Словари определяют значение слова «вульгаризм» как происходящее от французского vulgarisme, которое имеет латинский корень vulgaris, означающий «простой, обыкновенный». Этот термин часто встречается в биологии: так называют множество растений и животных. Вульгаризмы в языке исходят из лексикона маргиналов, сленга некоторых профессий, жаргона молодежи и арго преступного мира. Используют их эпатирующие общество представители андерграунда или опустившиеся люди.

Вряд ли кто-то захотел бы чувствовать себя на самой низшей ступени социальной лестницы. Но в отношении выбираемых слов складывается обратная ситуация: все больше СМИ использует в печати и эфире вульгаризмы. Примеры таких выступлений показывают политики, ведущие шоу, известные певцы, музыканты и актеры. Во многом это сознательный выбор, преследующий цель сгустить краски.

Что такое вульгаризмы?

В разговоре с друзьями или сотрудниками по работе никому не придет в голову произносить книжные слова, какими бы красивыми они ни были. Это могут счесть лицемерием, неискренностью или повторением чьего-то мнения. Даже могут посчитать выскочкой, ставящим себя выше других. Обычная речь характеризуется неким упрощением. Для сравнения: книжный герой может вкушать «неземные яства». Посетитель ресторана выразит свое восхищение словами: «Никогда я так вкусно не кушал». Или еще проще: «Хорошо готовят в таком-то ресторане, мне все понравилось».

Но существуют еще более стилистически сниженные формы речи, называемые вульгаризмами. Примеры таких слов, которые имеют литературные синонимы:

• Умереть - перекинуться, сдохнуть, склеить ласты, коньки отбросить, окочуриться, кончиться, отъехать, отбросить копыта, крякнуться, дать дуба, врезать дубаря, перестать моргать, протянуть ноги, сыграть в ящик, кони двинуть, прижмуриться.
• Ошибиться - проколоться, облажаться, рамсы попутать, накосячить, лопухнуться.
• Неудача - мимо кассы, косяк, завал, полный швах, облом, кранты, западло, капец, непруха, попадалово, шняга, безмазняк.
• Счастье - малина, фарт, лафа.
• Лицо - харя, морда, рыло, мордоворот, пачка, отражатель.
• Родители - штрихи, родаки, шнурки, черепки.
• Друзья - братва, френды, кенты, кореш, корефан.
• Есть - жрать, кусать, мяхрить, хавать, заправляться, рубать, набивать брюхо, работать ртом, шамать, пехтериться, хомячить.

Даже неискушенный в литературных оборотах человек сразу отличит такие слова от принятых в обществе. Никто не станет учить им детей, никто не будет обращаться с их помощью к представителю власти - это является грубым нарушением речевого этикета и может в определенных случаях рассматриваться как оскорбление.

Нелитературная лексика

Что такое литературные слова, знают все. Это грамотная речь, которую считают эталоном в общении. Обычно образованному человеку не составляет труда выражаться литературным языком, выступая с докладом, презентацией, ведя переговоры, составляя резюме или поздравление коллеге.

Наряду с этим лексическим слоем существует нелитературная лексика, которую принято разделять на четыре группы. В них входят:

Профессионализмы — специальные слова, которыми объясняется узкий круг людей в различных профессиях.

Жаргонизмы - слова общения какой-либо социальной группы или иного сообщества людей, непонятные окружающим.

Сленг - некоторые слова, перешедшие из предыдущих групп, употребляемые в различных группах людей. Сленг делится на профессиональный и социальный.

Вульгаризмы - грубые слова, употребляемые в просторечии. В их число входят также неприличные и непристойные формы, богохульные выражения, проклятия, слова-табу. Это оскорбления в грубой форме по религиозному, половому или расовому признаку, включающие матерные слова.

Если первые три группы обособлены определенным кругом носителей лексического слоя, то четвертая не подчиняется никаким ограничениям. Рассмотрим, как проникает в разговор вульгарное слово.

Чем характеризуется разговорная речь

В разговоре нередко встречаются просторечия, которые используются частично для экспрессивной окраски, частично — по причине недостаточной образованности говорящего. Использование таких слов и выражений встречается в единичном виде, для создания колорита в рассказе. Характерна такая речь для жанра стендап, в котором мысли выступающего не приглажены, переносятся «как есть» и поэтому изобилуют просторечиями: вертаться, ложь в зад, задрипанный, ща как дам, ваще уж, прикинь, обалдеть, нафиг, зенки вылупил, покеда.

Другое дело вульгаризмы. Вульгарная речь изображает вещи и явления в отрицательном, уничижительном свете. Примеры вульгаризмов: быдло, гопота, овца, козел, чмо, лох, остаканиться, спиногрызы, телка, отслюнявить, башли. Нередко к ним прибегают с целью оскорбить человека, оказать на него моральное давление.

Такой просторечный вульгаризм, как «жрать», очень распространен. Интересно, что в немецком языке это слово применимо только к животным и считается литературным.

Когда писатель употребляет нелитературные выражения

Михаил Зощенко в рассказах часто использовал нелитературную речь. Он переносил слова с улиц, вкладывая их в уста своих персонажей. Когда в произведении есть текст от третьего лица, он не использует вульгаризмы.

Слова представителей интеллигенции подобраны им в духе времени: наряду с привычными оборотами в речи присутствуют канцеляризмы. В то время грамотные люди были выходцами из среды мещан, которые до революции служили клерками или конторщиками. Старорежимная интеллигенция покинула страну, унеся с собой и разговорную речь. А новая еще не научилась изящному искусству салонной беседы. Примеры выражений его персонажей: нарушает беспорядки, животная бессловесная, хучь плачь, мордоворот, этакая фря, ни мур-мур, волочусь, что щука, буржуй нерезаный, во рте зуб блестит, ваньку валяет, на ем, конфузится докушивать, не дозволяет обнимать, довольно свинство с вашей стороны, не ездют.

Когда писателя спрашивали, для чего он коверкает русский язык, он отвечал, что между литературой и людьми с улицы колоссальный разрыв, и он считает своим долгом хотя бы временно заполнить его.

Бернард Шоу о вульгаризмах: примеры

Пьеса «Пигмалион» создана, чтобы показать изменение мировоззрения простой девушки, которое происходит вместе с очищением ее речи от вульгарных слов. Раньше, до обучения, она могла сказать: «Куда прешь?», «Гони монету», «Долбануть стаканчик», «Возьми да и начни».

После нескольких месяцев обучения и общения с джентльменами и леди она стала выражать мысли совсем другими словами, делая это не только грамотно, но даже изящно: «Бедный мальчик любит меня. Сладкими словами вы ничего не добьетесь. По крайней мере сохраню независимость».

До сих пор эта пьеса актуальна, и ее любят многие люди, которым пришлось изменять акцент.

Крайняя степень вульгаризмов

Среди нелитературных слов и выражений есть такие, что делятся на неприличные и непристойные слова. Если неприличные слова могут быть вложены писателем в уста его героя для характеристики, то непристойности являются табу в обществе. К ним относятся нецензурные слова, выражения, речевые обороты и их производные.

По определению филологов, вульгаризмы - это все неприличные и непристойные формы. По-другому это называют лексическим слоем с вульгарной экспрессией. Это сознательное огрубление речи, распространяющееся на все профессии, социальные слои и религии. Это обсценные слова - матерные, похабные, мерзкие. Они выступают как неконтролируемая реакция индивида на неожиданную ситуацию.

Свобода выбора не снимает ответственности

Известный певец послал матом родителей своей поклонницы в переписке через Интернет. Возможные последствия - пять лет тюрьмы по Уголовному кодексу России. Печально, что некоторые не понимают норм общения, крайние степени вульгаризмов считают допустимыми для использования. Тем самым показывают, что не гнушаются употреблять грязные слова, не стесняются и даже бравируют этим.

Порой литературная речь не достигает их, они попросту не знают таких слов и даже могут обидеться, как герой Фрунзика Мкртчана из фильма «Кавказская пленница» на слово «волюнтаризм».

Говоря их же языком, можно обещать таким людям: «За базар ответишь», что означает «Ты понесешь ответственность за свои слова». Такие русские вульгаризмы являются непереводимыми на иностранный язык.

Заключение

Кого можно с уверенностью назвать носителем русского языка? Словарь некоторых людей не превышает набора Эллочки Щукиной из романа «Двенадцать стульев». Встречаются самородки, которые и вовсе изъясняются на нецензурном языке, образуя причастия и сложносочиненные предложения. Вряд ли такие личности войдут в историю.

А. С. Пушкин, гений русской словесности, знал поболее нецензурных слов, но известен всему миру как великий литератор. Его цель была «глаголом жечь сердца людей», чтобы вдохновлять на высокое, благородное. Он прославил наш язык. Будем же брать с него пример.

Это использование стилистически сниженной и нелитературной русской лексики (жаргонизмов, арготизмов, просторечных слов), а также слов с негативной эмоционально-экспрессивной окраской, которое не может быть оправдано контекстом или ситуацией высказывания и представляется неэстетичным или нарушающим этико-речевую норму.

В последнее время вульгаризация речи отмечается как устойчивая, тенденция современной русской общественноречевой практики, она проявляется не только в разговорно-бытовой речи, но и в текстах СМИ, политических выступлениях, беллетристике.

Например: Если уж Чубайс решил возвращать народу долги, пусть отдает каждому две-три «Волги», что он гарантировал за свои сраные ваучеры (Завтра. № 26. 1997 г.); ...политические ворюги и «шестерки» Немцов, Федоров и Гайдар (Из речи депутата Госдумы); Хрен с ним, со старым маразматиком. Доверенность адвокату отдана, могу и не приходить. Хотя, честно говоря, я был бы не прочь обозреть это военное мурло, обвинившее меня в дезертирстве с фронта, и выслушать его извинения. А в том, что старый пердила извинится, у меня сомнений не было (Э. Рязанов).

В последние десять-пятнадцать лет (в конце перестройки и в постсоветский период) в печать стали допускаться такие слова и выражения, которые раньше в принципе не могли быть употреблены публично. Чаще всего, это слова, традиционно заменяемые эвфемизмами, относящиеся к области физиологии человека и отношений между полами, Обсценная лексика.

Например: Только сто рублей заработаем (может, возьмет за услугу?), они как жопой чуют - сбегаются (МК. 28 окт. - 4 ноября 1999 г.); - Как-то раз отвез он меня на берег Яузы, - рассказывает Алиса, там вода страсть какая грязная. Сначала заставил раздеться догола и танцевать. Потом говорит: «Полезай в воду». Я заплакала: не полезу! А он мне пистолет к виску: «Полезай, купайся». То ли пьяный был, то ли обдолбанный. Бил меня целый час, ногами... Потом говорит: «Сейчас застрелю тебя и х... кто найдет. Ты ж без паспорта, говно!» (МК. 28 окт. - 4 ноября 1999 г.); Значение этой системы для мирового проката еще вот в чем: режиссер, желающий, чтобы в его фильме персонажи трахались или матерились без особой художественной необходимости, т.е. просто так, для оживляжа, должен иметь в виду, что фильм от этого сильно проиграет и прежде всего финансово (Ком. 3 - 20 янв. 1999 г.); Только у меня наоборот: сердечное влечение боролось с рассудком и долгом. Сердце мне говорило: Тебя обидели, тебя сровняли с говном. Поди, Веничка, и напейся. Встань и поди напейся как сука (В. Ерофеев).

Можно говорить также о широком использовании в публичной речи инвектив - оскорблений: Жириновского пытались дружно урезонить спикер, другие депутаты, но безуспешно. Депутату от «Яблока» Анатолию Голову Жириновский заявил: «Вон отсюда! Уймись, подонок! Пошел вон, американский шпион, израильская собака, тварь!» [КП, 13 марта 1998 г.]. См. также выше пример из повести Э. Рязанова и высказывание депутата Госдумы. Стилистически сниженные слова, употребление которых способствует вульгаризация речи, носят название вульгаризмы, а также дисфемизмы или какофемизмы.

Литература:

• Арапова Н.С. Эвфемизмы // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990;
• Виноградов С.И. Язык газеты в аспекте культуры речи // Культура русской речи и эффективность общения. М., 1996;
• Граудина Л.К. Эвфемизмы-дисфемизмы, парламентские и непарламентские выражения // Культура парламентской речи. М, 1994;
• Жельвис В.И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М„ 2001;
• Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Общая риторика: Курс лекций: Словарь риторических приемов. Ростов-н/Д, 1999;
• Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия (1985- 1995). М., 2000.

Вульгаризмы и матизмы

Вульгаризмы (грубые, бранные слова и выражения) представляют собой крайнюю степень просторечия. Они в отличие от разговорно-просторечных слов и фразеологизмов находятся за гранью литературного словоупотребления, так как обезображивают нашу речь и свидетельствуют о низком культурном уровне произносящего их человека. Саркастически высмеиваются подобные люди в опубликованной в газете «Известия» пародии на известную басню И.А. Крылова, рассказанную учеником, который наслушался жаргонных и просторечных нелитературных выражений от отца и старшего брата.

Вороне кореш Бог послал по блату сыру.

Она его всосала в носопыру

И оттянуться впёрлась телка сдуру

На самую лесную верхотуру.

Ворона сыр в рубильнике зажала,

А снизу ей лиса арапа заправляла.

Прикалывалась: «Спой, чувиха, спой!

Ведь тенор твой до одури крутой!»

Ворона в кайфе варежку раскрыла –

Сыр хряпнулся мочалке прямо в рот.

Лисе-халявщице неслабо пофартило.

Мораль: жри сыр шустрей, а то дружбан сопрёт!

Удачно использовал вульгаризмы как выразительные средства создания отрицательного речевого портрета персонажа М. Зощенко в рассказах «Аристократка», «Стакан», «Нервные люди», «Пассажир», «Гости», «Бешенство» и др. Например, в рассказе «Нервные люди», в котором повествование, как и в большинстве произведений Зощенко, ведется от лица малообразованного человека и, в частности, высмеиваются взаимоотношения жильцов коммунальных квартир, встречаем немало просторечных слов и выражений, создающих острый комизм:

…Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали (…) Пожалуйста, – отвечает, – подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком (…) Все жильцы, конечно, поднаперли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.

– Что это, – говорит, – за шум, а драки нету?

Тут сразу после этих слов подтвердилась драка. Началось.

А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек вперлось. Хочешь, например, одного по харе смазать – троих кроешь (…)

А инвалид, чертова перечница, несмотря на это, в самую гущу вперся. Иван Степанович, чей ежик, кричит ему:

– Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.

Гаврилыч говорит:

– Пущай, – говорит, – нога пропадает! А только, – говорит, – не могу я теперича уйти. Мне, – говорит, – сейчас всю амбицию в кровь разбили.

– Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду! <…>

Крайней степенью вульгарности характеризуется мат. Широко распространённые в быту и на производстве нецензурные, субстандартные, а точнее – грязные слова и выражения режут слух и унижают достоинство интеллигентного человека. Речь молодёжи на улице не только сплошь пестрит матом, но и нередко полностью состоит из обсценной лексики и фразеологии. Употребляющие подобные слова и выражения люди, к сожалению, не испытывают чувство стыда или дискомфорта, хотя материться в общественном месте – в сущности то же самое, что голому выйти на улицу или прийти на работу. Разница лишь в том, что в первом случае обнажается тело, а во втором – примитивно убогие, низменные мысли и чувства (точнее, отсутствие каких-либо мыслей или чувств).

Во многих литературных языках неприличных слов нет, но они не являются только нашим «национальным достоянием». Нецензурные слова остались нам в наследство не «от древних времен крепостного права и татаро-монгольского ига» (80, с.171), хотя есть подтверждения тому, что на севере, где иго было слабым, таких слов почти не употребляли, тогда как на юге они были обычны. Согласно одной из наиболее вероятностных гипотез, мат возник гораздо раньше – в то время, когда наши первобытные предки начали одеваться и появление голым в обществе стало неприличным. Непристойными стали и слова, называющие скрытые под одеждой части тела. Например, как замечает профессор С.Я. Гехтляр, наиболее часто употребляемое непечатное слово из трех букв – это подвергшаяся в языке древних славян субстантивации (переходу в существительное) и табуированию форма повелительного наклонения глагола ховать (= прятать). Сравните: жевать – жуй, совать – суй, ковать – куй и т.п.

Многие нецензурные слова возникали в результате переосмысления и экспрессивного снижения общеупотребительных и даже высоких слов. Такая участь постигла, например, известное слово, именующее распутницу, которое по происхождению было высоким славянизмом и до ХV века имело значение ‘лжец, обманщик‘ (что связано с общим значением корня блуд ). Это существительное долго употреблялось в прямом значении, но во времена бироновщины (1-я половина ХVIII в.) исчезло из книг как непристойное слово. Академические словари его не включают, но «Словарь русского языка ХVIII века» дает его со всеми производными, оговаривая, что после 30-х годов оно стало непечатным.

Заслуживает внимания гипотеза, что матерная брань имела культовую функцию в славянском язычестве и, тем самым, отчётливо выраженный антихристианский характер. Именно поэтому сквернословие обличалось в посланиях патриархов и митрополитов и запрещалось царскими указами. Например, постановления Стоглавого собора (1551) Иван Грозный в 1552 г. велел кликать по торгам, чтобы православные христиане «матерно бы не лаялись, и отцем и матерью скверными рѣчми друг друга не упрекали, и всякими б неподобными рѣчми друг друга не укоряли». На искоренение мата были также направлены послания патриарха Иосафа І (1636), указы царя Алексея Михайловича (1648) и др. запретительные акты церкви и государства.

Но эта «помойная яма» языка до сих пор распространяет свой смрад, который в последнее время стал совсем нестерпимым. Ситуация осложняется тем, что отсутствие идеологической цензуры сегодня многими превратно истолковывается как отсутствие нормативно-филологической цензуры и всяческих табу. Некоторые авторы и ораторы не только позволяют себе использовать ненормативную лексику, но и утверждают, что запретом на сквернословие нарушается закон о свободе слова. Один из журналистов в газете «Московский комсомолец» делает интересное психологическое наблюдение. Он утверждает, что, потеряв память, люди в последнюю очередь забывают нецензурные слова, табуированные социумом, и при этом заявляет:

Русская ментальность вовсе не нуждается в том, чтобы мат был узаконен. Если матерщина будет «узаконена», – придется придумывать что-то новое. Ведь эмоциональная разрядка достигается из-за сознания того, что произносится срамное слово (газ. «Моск. комсомолец». – 2003. – 22 авг.).

Однако потребность в эмоциональной разрядке не может быть оправданием нецензурной брани как языка современной улицы или эстрады. Все образованные люди – филологи-русисты, школьные учителя, университетские преподаватели, журналисты и др. – должны всемерно препятствовать распространению этого уродства нашей речи в семье, школе, на производстве, во всех общественных местах, потому что нарушение норм речевого общения так же опасно и так же способствует деградации личности, как и нарушение норм поведения или морали.

Что же касается вопроса о правомерности использования нецензурных слов и выражений в качестве экспрессивных элементов художественной речи (вопрос этот может быть сформулирован и так: может ли мат выполнять эстетическую функцию?), то ответ на него скорее отрицательный, хотя такие известные прозаики как А. Солженицын, В. Астафьев, В. Аксенов, Ч. Айтматов, А. Рыбаков и др. иногда в стремлении к полному натурализму «протаскивали матерщину» на страницы своих произведений. Сегодня это стремление иногда доходит до абсурда, как у «вырвавшихся на творческий простор» бывших представителей литературного андеграунда (В. Сорокина, Э. Лимонова) и др., в псевдохудожественных произведениях которых порой трудно определить, какая лексика – общеупотребительная или субстандартная – преобладает в процентном соотношении.

Истинное мастерство состоит в том, чтобы художественное слово никогда не теряло своей эстетичности. Если же необходимо создать реалистический речевой портрет персонажа, в активный словарь которого входит нецензурная лексика, то лучше следовать примеру писателей-классиков, которые не используют в своих текстах подобные слова, но намекают на их употребление так прозрачно, что читателю сразу становится ясно, о чем идет речь. Например, стоит этому поучиться у Н.В. Гоголя:

– Эх, ты! А и седым волосом еще подернуло! Скрягу Плюшкина не знаешь, того, что плохо кормит людей?

– А! заплатанной, заплатанной! – вскрикнул мужик.

Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре, а потому мы его пропустим. Впрочем, можно догадываться, что оно выражено было очень метко, потому что Чичиков, хотя мужик давно уже пропал из виду и много уехали вперед, однако ж все еще усмехался, сидя в бричке. Выражается сильно российский народ!

В поэтических произведениях мат тем более не допустим, поскольку никакой художественности в таком тексте быть не может. Например, нельзя назвать поэзией «срамные» опусы И.С. Баркова (1732 – 1768) и других авторов, которые пишут в традициях «барковщины». И если в числе стихотворений С. Есенина, пронизанных грустным и светлым лиризмом, мы встречаем «Пой же, пой на проклятой гитаре», то понимаем, что автор заслужил звание великого русского поэта вовсе не благодаря последней строфе из этого сочинения. Поэтому, наверное, стоит прислушаться к словам санкт-петербургского филолога В.В. Колесова, известного исследователя языковой нормы и пропагандиста речевой культуры.

Даже такой стилист, как И.А. Бунин, может употребить в своем рассказе «неприличное» слово. Вероятно, и современными писателями руководит желание резким словом обрисовать образ, вызывающий омерзение. Но одобрить это нельзя. Традиции изящной словесности в общем следуют за литературной нормой, и нарушения редки. Даже классики, пытавшиеся «черные» слова ввести в литературный язык, не преуспели в этом. Это не ханжество – это целомудрие, культура речи, уважение к собеседнику (43, с.78).

Диалектизмы

Диалектные слова, будучи употребленными в письменных текстах, рассчитанных на широкого читателя, становятся диалектизмами, которые в языке художественной литературы выполняют особую роль. В авторском повествовании они воссоздают местный колорит, как и экзотизмы, и, подобно историзмам, являются одним из средств реалистического изображения действительности. В речи персонажей они служат средством речевой характеристики героя. Диалектизмы шире используются в диалогах, чем в авторском повествовании. При этом использование слов, сфера употребления которых ограничена территорией одной или нескольких областей, должно быть продиктовано необходимостью и художественной целесообразностью.

Как установили диалектологи, в русском языке «в зависимости от своего происхождения выделяются говоры севернорусские и южнорусские, с переходными между ними среднерусскими» (71, с.22). В художественной литературе нашли отражение характерные черты и каждой из этих основных групп, и входящих в них конкретных узкотерриториальных диалектов.

Умело расцвечивали речь своих героев местными словами М. Шолохов, В. Распутин, В. Астафьев, Ф. Абрамов и др. писатели. Образцы наиболее удачного стилистического использования диалектизмов находим в романах М. Шолохова «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Писатель изображает жизнь донского казачества, и естественно, что донские диалектизмы отражаются в речи персонажей и частично в авторском повествовании. Вот характерные примеры авторского повествования с уместно инкрустированными диалектизмами (в целях создания местного колорита) :

К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берега гребнистые частые волны. За левадами палила небо сухая молния, давил землю редкими раскатами гром. Под тучей, раскрылатившись, колесил коршун, его с криком преследовали вороны. Туча, дыша холодком, шла вдоль по Дону, с запада. За займищем грозно чернело небо, степь выжидающе молчала («Тихий Дон», кн. 1, ч. 1, гл. 4).

Сравните с другими отрывками:

Аксинья отстряпалась рано, загребла жар, закутала трубу и, перемыв посуду, выглянула в оконце, глядевшее на баз . Степан стоял возле слег , сложенных костром у плетня к мелеховскому базу . В уголочке твердых губ его висела потухшая цигарка; он выбирал из костра подходящую соху . Левый угол сарая завалился, надо было поставить две прочных сохи и прикрыть оставшимся камышом» (там же, ч. 2, гл. 12).

В мелеховском курене первый оторвался ото сна Пантелей Про-кофьевич. Застегивая на ходу ворот расшитой крестиками рубахи, вышел на крыльцо <…>, выпустил на проулокскотину.

На подоконнике распахнутого окна мертвенно розовели лепестки отцветавшей в палисаднике вишни. Григорий спал ничком, кинув наотмашь руку.

– Гришка, рыбалить поедешь?

– Чего ты? - шепотом спросил тот и свесил с кровати ноги.

– Поедем, посидим зорю.

Григорий, посапывая, стянул с подвески будничные шаровары, вобрал их в белые шерстяные чулки и долго надевал чирик, выпрямляя подвернувшийся задник.

– А приваду маманя варила? - сипло спросил он, выходя за отцом в сенцы.

– Варила. Иди к баркасу, я зараз.

Старик ссыпал в кубышку распаренное пахучее жито, по-хозяйски смел на ладонь упавшие зерна и, припадая на левую ногу, захромал к спуску. Григорий, нахохлясь, сидел в баркасе.

– Куда править?

– К Черному яру. Спробуем возле энтой карши, где надысь сидели.

Баркас, черканув кормою землю, осел в воду, оторвался от бeрегa. Стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком. Григорий, не огребаясь, правил веслом.

– Не будет, батя, дела... Месяц на ущербе.

– Серники захватил?

– Дай огню.

Старик закурил, поглядел на солнце, застрявшее по ту сторону коряги.

– Сазан, он разно берет. И на ущербе иной раз возьмется.

(Там же, ч. 1, гл. 2.)

В произведениях М.А. Шолохова используются прежде всего диалектные слова, широко распространенные в южнорусском наречии; многие из них известны также украинскому языку. Если выписать из романа диалектизмы, наиболее часто употребляемые в авторской речи, то перечень будет сравнительно небольшим. Чаще всего это слова, обозначающие донские реалии – названия предметов хозяйства, быта, одежды, названия животных и птиц, явлений природы: курень – казачий дом со всеми хозяйственными постройками, баз – загон для скота на дворе и сам двор, горница – комната, стодол – сарай, соха – жердь, подпорка с развилиной, костер – поленница, слега – тонкая длинная жердь, коваль – кузнец, рогач – ухват, чапля – сковородник, жито – зерно (всякое), бурак – свёкла; гас – керосин, серники – спички, каймак – сливки, бурсаки – булки, жалмерка – солдатка; справа – одежда казака, чекмень – казачий военный мундир, завеска – передник, чирик – сапог без голенища, башмак; бугай – бык (племенной), кочет – петух; балка – овраг в степи, займище – луг, заливаемый весенней водой, левада – участок земли с лугом, огородом и садом, шлях – дорога, татарник – чертополох.

При сравнительном анализе частотности и характера диалектизмов в авторском повествовании и в речи персонажей выясняется, что из уст героев романа – донских казаков – диалектная лексика звучит чаще и представлена многообразнее. И это закономерно, поскольку в речи персонажей отражены не только местные названия, но и воспроизводится донской говор, т.е. речь героя становится средством его характеристики. В ней свободно употребляются не только существительные, но и диалектные глаголы и наречия; наряду с собственно лексическими диалектизмами используются лексико-семантические, лексико-фонетические и лексико-словообразовательные: гутарить – говорить, угадать – узнать, кохаться – любить друг друга, кричать – плакать, шуметь – кричать, гребится – кажется, зараз – сразу,немедленно, сейчас, трошки – немного, дюже – очень, сильно, надысь – на днях, недавно, рыбалить – рыбачить (фонет. диалектизм), подвеска – веревка, на которой вешают занавеску, загораживающую постель, карша – глубокое место в реке, привада – приманка и др.

Вместе с тем сопоставительный анализ первого и окончательного вариантов рукописей романов «Тихий Дон» и «Поднятая целина» показывает, что М. Шолохов последовательно стремился избавить текст от чрезмерного насыщения диалектизмами, которыми он вначале увлекся в большей мере, чем этого требовали стоящие перед ним художественные цели и задачи. Вот характерный пример авторской правки рукописи романа «Поднятая целина»:

1. Меня кубыть ветром несло.

2. Я отощал вовзят, не дойду.

3. Глухо побрякивая привязанным к шее балобоном, бежал жеребенок.

4. Теперь надо навалиться на волочбу. И чтобы обязательно волочить в три следа.

5. Хозяин охаживал коня руками.

1. Меня словно ветром несло.

2. Я отощал совсем, не дойду.

3. Глухо побрякивая привязанным к шее колокольчиком, бежал жеребенок.

4. Теперь надо навалиться на боронование. И чтобы обязательно боронить в три следа.

5. Хозяин гладил коня руками.

Сопоставление свидетельствует о взвешенном и вдумчивом отношении автора (в расчете на массового читателя) к отбору и употреблению слов из родных для него донских говоров.

Большим мастером художественного употребления местных слов был П.П. Бажов, автор сказов «Малахитовая шкатулка». Создание сказов, опирающихся на рабочий фольклор, казалось бы, предполагало использование уральских диалектных слов; однако писатель отбирал их осторожно, так как придерживался твердого принципа: «Я должен брать только такие слова, которые считаю очень ценными». (7, с.179). Бажов искал слова не узкодиалектные, а прежде всего профессиональные, выбирая из них самые образные, эмоциональные, соответствующие сказовому стилю с его напевностью, лукавством и юмором. Вот характерный для языка и стиля П.П. Бажова отрывок из сказа «Каменный цветок»:

Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушка вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нем добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать:

– Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил?

Данилушка запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит – у него на все ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем склеить, как колер навести, как на медь присадить, как на дерево. Однем словом, все как есть.

Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу:

– Этот, видно, гож тебе пришелся?

– Не жалуюсь,– отвечает Прокопьич.

Образцы умеренного и уместного использования диалектизмов дают классики: А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев, А.П. Чехов, Л.Н. Толстой и др. Например, не кажутся лишними диалектизмы в рассказе «Бежин луг» И.С. Тургенева: «Чего ты, лесное зелье , плачешь?» (о русалке); «Гаврила баил , что голосок, мол, у ней такой тоненький»; «Что намеднись у нас на Варнавицах приключилось»; «Старостиха…дворовую собаку так запужала , что та с цепи долой…» (все эти слова в речи мальчиков, сидящих у костра, не требуют перевода). Если же писатель не был уверен в правильном понимании читателем подобных слов, то он разъяснял их: «Лужком пошел – знаешь, там где он сугибелью выходит, там ведь есть бучило ; знаешь, оно ещё всё камышом заросло…» (Сугибель – крутой поворот в овраге; Бучило – глубокая яма с весенней водой; примечания И.С. Тургенева).

Другие писатели ХIХ в. также нередко инкрустировали свои сочинения местными словами, руководствуясь стилистическими критериями меры и сообразности. Диалектизмы того времени, многие из которых впоследствии вошли в литературный язык (в том числе с легкой руки употребивших их известных прозаиков), можно найти в произведениях И.А. Гончарова (крякнул ), Г.И. Успенского (хоботьё ), П.Д. Боборыкина (выставляться ), Л.Н. Толстого (балка, чувяки ) и др. Через речь интеллигенции влились в литературный язык и закрепились в нем простонародные слова земляника, брюква, ботва, паук, деревня, черемуха, пахать, хилый, доить, почин, быт, суть, проходимец и сотни других.

Диалектные слова употребляли не только писатели, но и поэты XIX в. – Кольцов и Некрасов, Никитин и Суриков. Встречались такие слова и в поэзии первой трети XX в. Например, в стихах С.А. Есенина можно обнаружить заметный слой диалектных слов: выть – земля и судьба, кукан – островок, махотка – кринка, хмарь – мгла, шушун – кофта, шубейка – душегрейка, бластиться – мерещиться, шигать – убегать, шибко – очень, сильно и т.п. Сопоставление ранних стихов С. Есенина с более зрелыми обнаруживает, что в начальный период своего творчества поэт использовал местную лексику в гораздо большей степени – например, в стихотворении «В хате» (1914 г.):

Пахнет рыхлыми дроченами;

У порога в дежке квас,

Над печурками точеными

Тараканы лезут в паз.

Вьется сажа над заслонкою,

В печке нитки попелиц,

А на лавке за солонкою

Шелуха сырых яиц.

Мать с ухватами не сладится,

Нагибается низко,

Старый кот к мохотке крадется

На парное молоко.

Для справок: дрочёна – «кушанье из запеченной смеси яиц, молока и муки или тертого картофеля»; дёжка, дежа – «квашня, кадушка для замешивания теста»; печурка – «выемка в русской печи для просушки чего-либо»; заслонка. – «железная крышка, прикрывающая устье русской печи»; попелица – «зола, пепел»; мохотка – «кринка».

Написанное позднее широко известное стихотворение «Письмо к матери» (1924 г.) может служить образцом проявления сформировавшегося в сознании С. Есенина представления о соразмерности, разумном балансе между общеупотребительными словами и диалектизмами в художественной речи. В стихотворении всего два областных слова, которые уместно используются и для создания кольцевой структуры (во 2-й и последней строфах), и для того, чтобы поэтический текст был, по замыслу автора, ближе сердцу крестьянской матери:

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не ходи так часто на дорогу

В старомодном ветхом шушуне .

Примечание . Слово шушун, которое обозначает старинную верхнюю женскую одежду типа телогрейки, кофты, не все исследователи признают диалектизмом, тем более этнографическим (т.е. называющим предмет быта или одежды, используемый только жителями данной местности и неизвестный за ее пределами). Например, Н.М. Шанский высказывает совершенно иное мнение об этом слове:

«На первый взгляд слово шушун <…> является у Есенина таким же диалектизмом, как наречие шибко – «очень».

Но это не так. Слово это было давно широко известно в русской поэзии и ей не чуждо. Оно встречается уже, например, у Пушкина («Я ждал тебя; в вечерней тишине // Являлась ты веселою старушкой, // И надо мной сидела в шушуне, // В больших очках и с резвою гремушкой»), шутливо описывающего свою музу.

Не гнушался этим словом и такой изысканный стилист нашей эпохи, как Б. Пастернак. Так, в его небольшой поэме или большом стихотворении «Вакханалии», написанном в 1957 г., о существительное шушун мы «спотыкаемся» сразу же в его втором четверостишии (старух шушуны ) » (100, с.382.)

Хотя употребление узкоместных слов с течением времени сокращается, их можно обнаружить в стихотворениях многих русских поэтов советского периода. Вот несколько примеров.

А. Твардовский:

Я знал не только понаслышке,

Что труд его в большой чести,

Что без железной кочедышки

И лаптя толком не сплести.

(«За далью – даль»)

А. Прокофьев:

А у нас на Ладоге

Бьет шуга ,

Ладожанок радуя,

Цветет куга .

(«А у нас на Ладоге»)

Л. Ошанин:

Путь олений однотонен, долог

По хрустящей снежной целине,

И уже полярный звездный холод

Заглянул под малицу ко мне.

(«Ущелье»)

Л. Татьяничева:

Изморозь зовут здесь морзянкой.

Называют падерой пургу.

В кожушках, надетых наизнанку,

Лиственницы пляшут на снегу.

Пляшут так, что аж поземка вьется,

Кружится от счастья голова...

Желтолобым олененком солнце

Смотрит из-за каждого ствола.

Здесь седые неулыбы-ели

Ёлушками кличут, как невест...

Я пришел к зиме на новоселье

В густохвойный осветленный лес.

(«Новоселье»)

Родные, знакомые с детства слова

Уходят из обихода:

В полях поляши – тетерева,

Летятина – дичь, пересмешки – молва,

Залавок – подобье комода.

Не допускаются в словари

Из сельского лексикона:

Сугрёвушка , фыпики – снегири;

Дежень , воркуны вне закона.

Слова исчезают, как пестери ,

Как прясницы и веретёна.

Возилкой неполный мешок с зерном

Вчера назвала мельничиха,

Поднёбицей – полку под потолком,

Клюкву – журавлихой .

Нас к этим словам привадила мать,

Милы они с самого детства.

И ничего не хочу уступать

Из вверенного наследства.

Но как отстоять его, не растерять

И есть ли такие средства?

(«Родные слова»)

Для справок: кочедык или костыг – шило для плетения лаптей;

шуга – мелкий рыхлый лед; куга – озерный камыш; малица – верхняя одежда из оленьих шкур; сугрёвушка – «родной, милый, сердечный человек»; дежень – «квашеное молоко»; воркун – «голубь, сильно и много воркующий»; пестерь – «приспособление для переноски тяжестей – например, сена»; прясница – «приспособление для прядения без веретена».

Примечание . В последнем стихотворении текст намеренно насыщен северорусскими диалектизмами, поскольку автор поставил перед собой стилистическую цель не только выразить свое трепетное, полное сыновней любви и ностальгической грусти отношение к «родным, знакомым с детства» словам, но и вызвать в душе читателя сопереживание по поводу их постепенного исчезновения из повседневной речи.

Диалектизмы, будучи стилистически значимым разрядом лексики, используются для создания местного колорита, речевой характеристики, стилизованного текста, поэтому их употребление без художественной необходимости, как и нагнетание в тексте большого числа диалектизмов, – чаще всего и признак невысокой речевой культуры, и показатель натурализма в искусстве слова.

На это обращали внимание такие мастера художественного слова, как Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, М. Горький и др. Например, Л.Н. Толстой; говоря о языке книг для народа, советовал «не то что употреблять простонародные, мужицкие и понятные слова, а <…> употреблять хорошие, сильные слова и не <…> употреблять неточные, неясные, необразные слова» (81, с.365 – 366). А.П. Чехов писал 8 мая 1889 г. Ал.П. Чехову: «Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и теперича» (95, с.210). Современные писатели, обращающиеся к диалектизмам, должны помнить саркастическое изречение М. Горького «Если в Дмитровском уезде употребляется слово хрындуги, так ведь необязательно, чтобы население остальных 800 уездов понимало, что значит это слово» и его пожелание начинающим авторам – писать «не по-вятски, не по-балахонски».

В популярной книге Д.Э. Розенталя и И.Б. Голуб «Секреты стилистики» в качестве примера неоправданного перенасыщения текста диалектизмами приведен отрывок из пародийной «Вятской элегии» (написанной на вятском наречии и требующей перевода на литературный язык).

Диалектный текст:

Все бахорили, что я детина окичной, важный. Где я, там всегда бывало сугатно. А теперь? Уж я не вертечой, как потка! …О когда, когда закрою шары свои и на меня посадят варежник!

Перевод на литературный язык:

Все говорили, что я детина опрятный, молодец. Где я, там всегда многолюдно. А теперь? Уже я не резвлюсь, как птичка! …О когда, когда закрою глаза свои и меня посыплют можжевельником! (См. 68, с.52.)

В русской литературе есть замечательные произведения, в которых использование диалектных средств значительно превышает ту норму, к которой мы привыкли, читая рассказы И.С. Тургенева или романы М. Шолохова. Тому, кто прочел поморские сказания архангельских писателей Б. Шергина и С. Писахова, наполненные музыкой северной народной речи, невозможно представить их без диалектизмов. Попробуйте, например, заменить общелитературными диалектные слова и выражения в небольшом отрывке из сказки Б. Шергина «Волшебное кольцо».

Жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего. Однако Ванька кажной месяц ходил в город за пенсией. Всего получал одну копейку. Идет оногды с этима деньгами, видит – мужик собаку давит:

Мужичок, вы пошто шшенка мучите?

А твое какое дело? Убью вот, телячьих котлетов наделаю.

Продай мне собачку.

За копейку сторговались. Привел домой:

Мама, я шшеночка купил.

Што ты, дураково поле?! Сами до короба дожили, а он собаку покупат!

Если вы рискнули подвергнуть этот фрагмент текста «олитературиванию», то смогли убедиться, что в таком случае вся неповторимая образность, просвеченная добрым юмором автора и дышащая свежестью живой речи поморов, сразу же исчезает.

От диалектизмов и разговорно-просторечных слов необходимо отличать народно-поэтические слова , заимствованные из фольклорных произведений. Такими словами являются, например, существительные батюшка – отец, зелье – яд, зазноба (любимая), кречет – сокол, кручина – горе, печаль (отсюда глагол закручиниться ), мурава – трава;прилагательные лазоревый – голубой, погожий – ясный, пунцовый – красный, родимый – родной, ретивое – горячее, пылкое (сердце) и т.п. Есть и немало народно-поэтических фразеологизмов: словно маков цвет, как дуб во чистом поле, красно солнышко и красна девица, добрый молодец и молодецкая удаль, богатырская сила, совет да любовь и др. К народно-поэтической фразеологии в широком понимании этого термина также можно отнести устойчивые выражения из сказок, былин и преданий; пословицы, поговорки, загадки, прибаутки, считалки и произведения других малых фольклорных жанров.

Народно-поэтические слова и выражения, как правило, имеют положительную эмоционально-экспрессивную окраску и входят в фонд образных средств разговорной речи.

Жаргонизмы

Жаргонизмы (слова и выражения, входящие в какой-либо социальный диалект, т.е. жаргон) тоже иногда используются в художественной литературе как средство создания комического и как средство отрицательной характеристики персонажа через его речь. Классический образец художественно-стилистического применения жаргонизмов дали И. Ильф и Е. Петров при создании сатирического речевого портрета Эллочки Щукиной романе «Двенадцать стульев». Вчитайтесь в эти строки и проникнитесь сарказмом авторов по отношению к подобным интеллектуально и нравственно убогим людям.

Словарь Вильяма Шекспира, по подсчету исследователей, составляет 12000 слов. Словарь негра из племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов.

Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью.

Вот слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка:

1. Хамите.

2. Хо-хо! (Выражает, в зависимости от обстоятельств: иронию, удивление, восторг, ненависть, радость, презрение и удовлетворенность).

3. Знаменито.

4. Мрачный. (По отношению ко всему. Например: «мрачный Петя пришел», «мрачная погода», «мрачный случай», «мрачный кот» и т.д.)

6. Жуть. (Жуткий. Например, при встрече с доброй знакомой: «жуткая встреча».)

7. Парниша. (По отношению ко всем знакомым мужчинам, независимо от возраста и общественного положения.)

8. Не учите меня жить.

9. Как ребенка. («Я бью его, как ребенка», – при игре в карты. «Я его срезала, как ребенка», – как видно, в разговоре с ответственным квартиросъемщиком.)

10. Кр-р-расота!

11. Толстый и красивый. (Употребляется как характеристика одушевленных и неодушевленных предметов.)

12. Поедем на извозчике. (Говорится мужу).

13. Поедем в таксо. (Знакомым мужского пола.)

14. У вас вся спина белая. (Шутка.)

15. Подумаешь.

16. Уля. (Ласкательное окончание имен. Например: Мишуля, Зинуля.)

17. Ого! (Ирония, удивление, восторг, ненависть, радость, презрение и удовлетворенность.).

Оставшиеся в крайне незначительном количестве слова служили передаточным звеном между Эллочкой и приказчиками универсальных магазинов.

А что, например, можно сказать о человеке, который в официальной обстановке произносит фразу: «Сильва, темнило в сарае? », обращаясь к секретарю, сидящему у входа в кабинет директора учреждения. Нет сомнений, что это человек с низменной нравственностью, к тому же, видимо, имеющий отношение к преступному миру (т.к. употребляет элементы воровского арго).

Как мы знаем, жаргон (от франц. jargon) – это разновидность разговорной речи, используемая определенной группой носителей языка, объединенных общностью интересов, занятий, социальным статусом. Жаргон – лексическая категория, поскольку это только специфический словарь, ограниченное количество слов и выражений.

В современной лексикологии и работах по культуре речи имеют место две противоположные оценки жаргона. Согласно первой из них (Л.И. Скворцов и др.), в нем нередко уродливо искажаются привычные значения слов. Например, в школьном и студенческом жаргоне: пара (оценка «два»); удочка (удовлетворительно); хвост (невыполненная часть учебной работы) и т д. К тому же значения многих жаргонизмов часто расплывчаты, неточны. Так, глагол усечь может означать «понять, усвоить, сообразить, запомнить, заметить» и т.д.; кемарить – «отдыхать, дремать, спать, бездельничать» и т.д.; железный употребляется в значении «хороший, прекрасный, надежный, ценный, верный, красивый» и др. Такой широкий спектр возможных значений затрудняет общение, мешает слову выполнять свою основную – коммуникативную функцию, с которой справляются полноценные лексические эквиваленты этих жаргонизмов. Распространено мнение, что в экспрессивном отношении жаргонизмы также проигрывают литературным словам, поскольку все тончайшие оттенки сложной гаммы человеческих чувств в жаргоне подменяются условными определениями, которые оцениваются по примитивной шкале: «плюс-минус» (хорошо – плохо). Например, клёво, железно, неслабо, нехило, коронно, потрясно, офигенно, круто, ништяк, блеск, балдёж, класс, отпад, кайф – с положительной оценкой, а стрёмно , чешуя, туфта, лажа, мура, муть, облом – с отрицательной. Непримиримый противник жаргонизмов профессор Л.И. Скворцов так охарактеризовал их «рьяных поклонников»:

Жалок в своей беспомощности или смешон в нарочитой вульгарности тот, кто сыплет, как шелухой от семечек, пустыми внутри и лихими внешне словечками, вроде клёвый, колоссально, прошвырнуться, хилять, чувиха или гирла. (… ) Жаргонные образы от постоянного употребления быстро тускнеют, стираются, превращаясь в свою противоположность – безликий и назойливый штамп, ходячую глупую «хохму». А если штампуется шутка, острота, то штампуется и связанная с ней выразительность. Эмоционально-экспрессивная сторона жаргонов и арго, несмотря на видимую развитость, качественно бедна, неглубока и чрезвычайно однообразна (76, с.47).

В современном русском языке жаргоном в строгом значении этого термина является прежде всего молодежный сленг, включающий школьную и студенческую разновидности. Поэтому есть и другая оценка жаргонизмов (В.В. Колесов и др.), согласно которой они считаются данью возрасту, т.е. атрибутами речи юношей и девушек, стремящихся с помощью «своих» слов и выражений обособиться от мира других людей с их казённым, штампованным языком. К.И. Чуковский так охарактеризовал причины возникновения и жизнеспособности молодежного жаргона:

Живым, талантливым, впечатлительным школьникам не может не внушать отвращения скудная проза учебников, которая даже о гениальных стилистах, величайших мастерах языка умудряется порой говорить замусоленными канцелярскими фразами.

Не здесь ли причина того, что в своем интимном кругу, с глазу на глаз, школьники говорят о прочитанных книгах на полублатном языке: уж очень опостылели им «типичные представители», «наличие реалистических черт», «показ отрицательного героя», «в силу слабости мировоззрения» и тому подобные шаблоны схоластической речи…

Дети как бы сказали себе:

– Уж лучше мура и потрясно , чем типичный представитель, показ и наличие (97, с.140).

Чуковский отнюдь не выступает как защитник или пропагандист жаргонизмов. Он справедливо осуждает тех, чья речь перенасыщена жаргоном, который «в своем словаре и в своих интонациях является печальным свидетельством умственной и нравственной тупости тех, кто пользуется им изо дня в день» (там же, с.151), но в то же время не считает жаргон «тяжким и неизлечимым недугом» и объективно признает его одним из источников пополнения и обогащения русского литературного языка. Оцените глубину и правоту мыслей великого писателя и исследователя языка:

Каковы бы ни были те или иные жаргоны, самое их существование доказывает, что язык жив и здоров. Только у мертвых языков не бывает жаргонов. К тому же нельзя не сознаться: иные из этих жаргонных словечек так выразительны, колоритны и метки, что я нисколько не удивился бы, если бы в конце концов им посчастливилось проникнуть в нашу литературную речь. Хотя в настоящее время все они в своей совокупности свидетельствуют об убожестве психической жизни того круга людей, который культивирует их, ничто не мешает двум-трем из них в ближайшем же будущем оторваться от этого круга и войти в более высокую лексику.

Вообще внедрение арготических выражений и слов в литературную речь – процесс закономерный и даже неизбежный.

Не забудьте, что, например, выражение бить по карману вошло в литературу из торгового диалекта; втереть очки – из шулерского; мертвая хватка – из охотничьего; валять дурака – из воровского; спеться – из певческого диалекта; этот номер не пройдет – из актерского. Двурушник – из жаргона нищих. Бракодел – из диалекта фабрик. Животрепещущий – из диалекта рыботорговцев (там же, с.150 – 151).

Наблюдения Чуковского подтверждены современными фактами языка и их исследователями: «Процесс внедрения жаргона в наш литературный язык уже не только стремительно «пошел», но и дошел до запредельной точки» (54, с.4).

В защиту права на существование молодёжного жаргона может быть прежде всего приведен аргумент, что этот сленг основан на игре со словом, на особом отношении к жизни, отвергающем всё, что до приторности правильно, скучно, стабильно. Он использует изобретательство, шутку, поддразнивание. В лексике молодёжного сленга соседствуют две крайние черты. С одной стороны – конкретность, чёткость определений: хвост – несданный экзамен или зачёт, тормоз – медленно, туго соображающий человек; ср.: удочка, шпора, бомба – однозначные слова из школьного и студенческого жаргона. С другой стороны – аморфность, размытость значений (что уже отмечалось Л.И. Скворцовым и др. как главный недостаток жаргонной лексики); нередко жаргонизмы невозможно точно перевести на литературный язык: клёвый – трудно определимая положительная характеристика лица или предмета (заимствовано из языка офеней – бродячих торговцев ХІХ века); крутой – положительная характеристика лица, чувак и чувиха – обозначения сверстников.

В последнее время в молодёжный жаргон активно вливается компьютерная лексика, в которой есть и переосмысленные русские слова (чайник, зависать, взломать и др.), и многочисленные англицизмы, в том числе с русской переогласовкой: юзер, хакер , сервак (сервер), прогма (программа), винт, винды, емеля или мыло (от англ. e-mail – «электронная почта») и др. (см. ниже кр. словарь сленга компьютерщиков).

Главная особенность молодёжного сленга – быстрая обновляемость. Например, представители старшего поколения во времена своей молодости называли деньги тугриками или рупиями , среднего поколения – монетами, мани ; у современной молодёжи в ходу капуста, бабки, баксы, зелень .

Другая характерная черта молодёжного жаргона – ограниченность тематики. Можно выделить лишь около 10 семантических групп, внутри которых много синонимов. Это названия лиц (чувак, лох, лоб, шкаф, мелкие, кони ), частей тела (фонари, рубильник, клешни, копыта ), одежды и обуви (шузы, свингера, прикид ), денег (баксы, кусок, лимон ), положительные оценки (класс, улёт, отпад, круто, клёво ), отрицательные оценки (лажа, фуфло, туфта, стрёмно, западло ), названия некоторых дёйствий и состояний (вырубиться, оттянуться, приколоться, тащиться ) и др.

Наверное, не стоит ханжески высокомерно презирать молодёжные жаргонизмы и призывать к непримиримой борьбе с ними во имя полного очищения родного языка, который при таком бездумном выхолащивании (а оно, к счастью, невозможно и имело бы тот же результат, что и печально известная антиалкогольная кампания) утратил бы неповторимую и яркую черту своей самобытности. Ведь для многих людей сленг становится любимой игрой, и та же многогранность смыслов позволяет создавать их сложное взаимодействие. Например, не поддаётся перечислению количество значений, которое может приобрести знаменитое дык из жаргона митьков.

В 1988 г. профессор В.В. Колесов писал в защиту молодежного жаргона:

Молодежная речь теперь иная, она обращена к будущему и, в общем, по характерному для нее стилистическому тону, оптимистична и энергична, и направленность ее – творческая. (…)

Словесный образ всегда неожидан, а в речи молодежи теперь он все чаще связан с интеллектуальной сферой деятельности (что выдает с головой студенческое его происхождение). Ясно как в танке – ‘ничего не ясно‘. Его идея клюнула – ‘появилась мысль’. Шлангом прикинулся – ‘разыграл простачка’. ‘Неожиданно для себя удачно сдал экзамен‘ – прогнулся . ‘Скучная и неинтересная лекция‘ – лажа , ‘общежитие‘ – резиденция . ‘Конспекты лекций‘ – ученые записки . А чем плохо: стоять буквой «зю» – ‘работать на картошке‘?

Молодежный жаргон имеет и функциональное оправдание – самое важное из доказательств его практической ценности. Им можно, например, отпугнуть – как комара запахом, им можно высмеять или оскорбить. И вот результат: он отвалился, отлип, отсох, отрубился – в последовательности появления этих глаголов в речи. Усиление грубости – усиление силы слова в отношениях с внешним миром.

Отрицательная характеристика неприятного человека создается на новых языковых основаниях. Кого называют ласково страшок ? Кого упрекают в грубости подчеркнутым грыбы отсюда! ? Как назовут делягу? Нужник – ‘нужный человек’. В смехе рождается истина, в сокровенности словесного образа отражается наше отношение к тому, что требует незамедлительной оценки (42, с.81 – 87).

Однако наблюдаемое в наши дни снижение интеллектуального ценза и заметно усилившееся влияние арготической лексики и фразеологии на языковые процессы приводят исследователей современного речевого пространства к неутешительному выводу: «Экспансия уголовно-арготической лексики приобрела такие размеры, что представляется допустимым заново оценить, насколько успешно сегодня выполняются арготизмами традиционно относимые к ним функции» (12, с.174). Сегодня жаргонизмы настолько часто и беспрепятственно проникают в нашу речь, что возникла прямая угроза жаргонизации языкового сознания, в котором на первый план всё чаще выходят жаргонные значения таких общеупотребительных слов как доставать, напрягать, грузить, тащиться, торчать, кинуть, подколоть, оторваться, продвинутый, крутой, отмороженный, голубой, зелёные, тормоз, чайник, вилы, косяк, лимон, бабки, совок, базар и т.д. Реальная опасность в том, что в последние десятилетия молодёжный жаргон активно пополняется словами и выражениями из профессиональных арго деклассированных элементов: воров, проституток, карточных шулеров, рэкетиров, наркоманов. Ведь с освоением языка преступного мира в значительной степени усваивается и его психология. Тревожась о чистоте родной речи, Л.И. Скворцов пишет об угрожающей ей арготизации:

Чем иным, как не падением уровня нравственности, можно объяснить широкое вхождение в бытовую и публичную речь слов и выражений из жаргона уголовных «малин», тюрем и лагерей? Шмон, общак, наехать, опустить, отмазать, закосить, наколоть, прокрутить динамо… Эти отдельные словечки, бездумно используемые нашими современниками для выразительности речи, несут в себе заряд психологии и мировоззрения уголовного мира – «паханов» (хозяев) и «шпаны» (их рабов, подчиненных), «штырей», «сявок», «шестерок», «шушеры» и т.п. Иллюзорная живость речи оборачивается бездуховно-рабским подчинением говорящих (и слушающих!) мировоззрению, миропониманию и психологии антиобщественного толка. И в этом смысле жаргон по-настоящему опасен. (76, с.10 – 11).

С распространением и частичной легализацией криминальных явлений при посредничестве СМИ вошли сначала в молодёжный сленг, а затем и в широкий обиход слова, их обозначающие. Вместо преступник теперь говорится вор в законе , авторитет, старомодную заповедь жить по закону заменило стремление жить по понятиям, небоеспособная охрана не выдержала конкуренции с надежной крышей . Постепенно вытесняются из жизни понятия и уходят из активного запаса слова совесть, справедливость, любовь . На смену им приходят бывшие жаргонизмы из криминальной среды, ставшие широко употребительными разговорными словами и выражениями: беспредел, разборка, мочить, кинуть, стучать, колоться, поставить на счётчик, качать права и пр. Жаргонные слова из криминальной среды становятся фактом языка, тем самым утверждая правомерность существования названных ими реалий.

Жаргонные обозначения жизни наркоманов (зависалово, колеса, марки, чеки, трава, дурь, торчать, колбасить, сесть на иглу, ловить кайф, ширяться и т.п.) прочно вошли в «поэтику» современной русской поп-музыки. Использование рок-звездами элементов субкультурного имиджа: бритые головы, разноцветно окрашенные волосы, панковые гребешки, татуировки, открыто демонстрируемая «звездами» делинквентность (непристойная брань и жесты, хулиганские выходки), рекламные восхваления, частые интервью, слухи о крупных гонорарах – все это завоевывает доверие подростка и вызывает желание подражать. Например, в одной из невысокохудожественных, но наиболее популярных молодежных песен, ставшей гимном столь же популярной телевизионной программы «Фабрика звезд», встречаем жаргонизмы, создающие вполне определенное представление о нравственно-культурном уровне и ценностных приоритетах как самих «продуктов» этой фабрики, так и их «потребителей»: «Но крутой-крутой продюсер на тебя, видать, запал », «Круто ты попал на ТиВи», «лучше песни петь на сцене, чем ишачить в гараже», «доктора, менты , доярки и майоры ФСБ» и т.д.

В завершение культурно-речевой оценки жаргонизмов необходимо отметить, что они, как и другие стилистически значимые разряды лексики, выполняют конкретные функции в художественной речи.

Задание . Попробуйте определить, с какими целями используются жаргонные слова и выражения в юмористическом рассказе, некогда опубликованном в журнале «Крокодил».

Марсианин

К нам в класс пришел новенький. Такого странного парня мы еще не видели. Волосы у него не то что до пояса – до плеч не доходили, а в руках он держал какой-то странный предмет. Потом я вспомнила, что предмет этот называется портфель. С новеньким совершенно невозможно разговаривать. Ты ему говоришь: “Хиляй отсюда, хипак !” – а он глаза таращит. Скажешь: “Вали на фиг !” – а он тетрадку подает. Спросишь: “ Ты что, не секешь ?” – а он отвечает: “Меня зовут Вася”. А уж такие понятия, как “ рюхать ”, “не в кайф ” и “клёво ”, мы не пытались ему втолковывать.

Сначала ученики и даже учителя из других классов прибегали смотреть на такое чудо. Один раз сам директор пришел. Но после того как новенький сказал ему: “Здравствуйте, уважаемый Михаил Алексеевич”, – директор лишился чувств и больше не приходил.

Шло время. Постепенно все привыкли к новенькому, да и он приобрел более цивильный вид: отрастил волосы (длиннее, чем у девчонок), надел нормальные потрепанные джинсы и завел приличную сумку из мешковины. А однажды мы курили на подоконнике в туалете, и Юрка рассказывал какую-то детективную историю:

– Ну, эти чуваки золото сперли , а тот шкет приклеился . Этот – раз! – и на шухер. Балдёж ! Никто не догадывается, что дальше было?

– Чего догадываться? Ему врезали – он и копыта отбросил .

Мы оглянулись. Это сказал новенький! Все бросились его поздравлять. Марсианинстановился человеком!

Тесно примыкают к жаргонизмам арготизмы(слова и выражения, используемые обособленными группами лиц с низким социальным статусом), профессионально-жаргонные слова и профессионализмы (слова, употребляемые представителями определенной профессии). Границы между соседними разрядами в этом перечислительном ряду недостаточно отчетливы. Самый общий критерий – градация сниженности, которая слабо выражена у собственно профессионализмов, становится вполне ощутимой у профессионально-жаргонных слов и в значительной степени возрастает у арготизмов и собственно жаргонизмов.

Арготизмы

Арго активно пополняется за счет более или менее сознательного искажения общеупотребительных слов: в результате перестановки звуков (барота – работа), слогов и частей слова (нецко – конец), путем вставки отдельных звуков и их сочетаний (вохрона – ворона) или замены звуков другими (киблоко – яблоко, шмарелка – тарелка, расо – мало), при помощи специфических суффиксов (держ-она-ть – держать, сад-ей – сад).

Вместе с тем арго не только подпитывается из общенационального словаря, но, как и жаргон или диалект, само способно пополнять активный запас русской лексики. По наблюдениям В.В. Колесова, в просторечие и разговорную речь города вошли многие слова и выражения из воровского арго: оголец, амба, для форсу, достукаться, зашился, засыпался, завсегдатай, темнит, не каплет, захороводила, забуреть, шебаршить, манатки, чинарик, чихирь, башка, зубы заговаривать, трепаться, охмурять, лады (или ладно ), мокрое дело, липовый (или липа ), слабо, стырить и настырный, подначивать и др. (см. 43, с.72).

Примечание . До Октября 1917 года существовали условные языки различных ремесленников-отходников (шаповалов, шерстобитов, шорников и др.), отправлявшихся из своих деревень в другие губернии России на зимние заработки. Наиболее выразительным и распространенным историческим профессиональным языком было арго бродячих торговцев и ремесленников, которых называли офенями или коробейниками. Многие помнят слова «Ой, полна, полна коробушка, есть и ситцы, и парча…» песни, речитативом которой стали строфы из поэмы Н.А. Некрасова «Коробейники». Однако обычный офеня вовсе не был таким разудалым щедрым молодцем, каким он рисуется в стихах Некрасова. Коробейники не упускали свою выгоду и выработали немало способов обмана неискушенных покупателей: обвешивали, обмеривали, обсчитывали, продавали некачественный товар. (Неслучайно в античной мифологии ворам и торговцам покровительствовал один бог: в древнегреческом пантеоне – Гермес, в древнеримском – Меркурий). Для успешного осуществления разнообразных торговых афер и махинаций офени создали свое арго.

Первые записи офенской речи можно найти в изданной в 1787 году книге «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Всевысочайшей Особы», в работе над которой принимала непосредственное участие императрица Екатерина ІІ, а завершил составление словаря и подготовил его к изданию путешественник и естествоиспытатель П.С. Паллас (под этой фамилией словарь вошел в библиографические справочники). П.А. Клубков замечает, что «самыми близкими родственниками великорусского языка оказываются в этом словаре языки «малороссийский» (то есть украинский…) и… «суздальский». Город Суздаль находится в самом сердце России, и говорят в нем, естественно, по-русски. И действительно, многие «суздальские» слова в словаре ничем не отличаются от русских. <…> Но вот сестра по-суздальски почему-то миндра , рука – хрия , спать – кимать , хорошо – клюво . Вам ничего не напоминают последние два слова? Да, конечно, – кемарить и клёво ! <…> Под именем «суздальского» языка в словарь всех языков мира попало арго офеней, многие слова которого впоследствии проникли в воровское арго…» (37, с.32 – 33). Известное не только уголовникам выражение По фене ботаешь? , имеющее сегодня смысл «Говоришь ли ты на воровском жаргоне?», когда-то буквально означало «Умеешь ли говорить по-офенски?». Из речи офеней вошло сначала в воровское арго, а затем в молодежный жаргон и просторечие слово лафа .

Язык офеней (хотя в строгом смысле это, как и любой жаргон или арго, не язык, а лишь особая лексическая система), который называли также «мазовецким» (от маз – приятель) очень интересен с генетической стороны. В нем наряду с выдуманными словами встречаются древнегреческие, свидетельствующие об исторической связи этого арго с Византией – главной страной, с которой Древняя Русь вступала в торговые отношения. Например, в офенских названиях чисел от одного до десяти (екой, кокур, кумар, дщера, пенда, шонда, сезюм, вондара, девера, декан ) числительные пенда (пять) и декан (десять) явно имеют греческие корни (восходят к пента и дека ).

Арго офеней практически перестало существовать почти столетие назад, и только редкие старожилы по собственным детским впечатлениям или по рассказам родителей помнят образцы этого самобытного лексикона. В книге «Правильно ли мы говорим?» Б.Н. Тимофеев приводит колоритные примеры «мазовецкой» речи, в том числе услышанные от пенсионера А.А. Лебедева, в 1961 году проживавшего в селе Калачево Сонковского района Калининской (ныне Тверской) области. Вот некоторые из офенских слов и выражений:

масья (мать), астона (жена), юсы (деньги), косать (бить), рыхло полумеркоть (скоро полночь), ропа кимать (пора спать; обратите внимание на то, что ропа образовано из пора способом перестановки слогов, который нередко использовался при создании арготизмов);

Обтыривай, маз! Дулец-то яманный! (Обвешивай, приятель! Мужик-то простоват!);

В курёху бряем, галямо термаем: алено! алено! (В деревню въезжаем, громко кричим: масло! масло!);

Зеть-ка, маз, стибуху дули зонят …(Смотри-ка, приятель, старуху мужики несут).

Современные речевые реалии свидетельствуют о том, что традиционная конспиративность арготизмов уже не актуальна, поскольку само использование, например, воровских арготизмов разоблачает говорящего в глазах окружающих. На первом плане сегодня парольная и экспрессивная функции «блатной музыки» или «фени» (так называют свой жаргон уголовники), потому что использующий ее «дает понять одним, что он свой, а другим – что его следует опасаться» (37, с.31). Заслуживает внимания и мнение филолога А.Д. Васильева, который в монографии «Слово в российском телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления» доказывает, что каждая из 3-х функций арготизмов – конспиративная (криптолалическая), парольная и экспрессивная – подверглась в наши дни значительному ослаблению (см. 12, с.174 – 175).

II.3 Вульгаризмы и жаргонизмы

Приведём определение вульгаризмов и жаргонизмов, как «источниках засорения речи» данное Михайловой и Головановой (5):

«Вульгаризм – это грубое слово или выражение, находящееся за пределами литературной лексики. Например, вместо лицо – морда, рыло, харя; вместо есть – жрать, лопать; вместо умереть – окочуриться, околеть, сдохнуть, откинуться».
Жаргонизмы - это «слова и словесные обороты, возникающие и применяющиеся в жаргонах – узкогрупповых "ответвлениях" от народного языка» (5).

Поэты иногда воспроизводят в своих стихах вульгарную речь со сниженной или пренебрежительной лексикой, которую услышали в уличных или просторечных выражениях. Это особенно характерно для песен поэтов-бардов, стихотворений-пародий, шуточных и сатирических стихов, стилизующих такую речь.
Например, у Высоцкого читаем:

Ко мне заходят со спины и делают укол.
Колите, СУКИНЫ СЫНЫ, но дайте протокол!
«Ошибка вышла» (1975)

Примеры вульгаризмов встречается и у поэтов-классиков.

Так, Есенин в поэме «Сорокоуст» (1920) писал:

Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
НА ИЗМЫЗГАННЫХ ЛЯЖКАХ ДОРОГ?
ВЫ, ЛЮБИТЕЛИ ПЕСЕННЫХ БЛОХ,
НЕ ХОТИТЕ ЛЬ ПОСОСАТЬ У МЕРИНА?

Полно кротостью МОРДИЩЬ праздниться,
Любо ль, не любо ль - знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И ВСЫПАЮТ ВАМ В ТОЛСТЫЕ ЗАДНИЦЫ
Окровавленный веник зари.

Свист напоминает тропическую бурю. Аудитория подбегает к кафедре, мелькают кулаки. Сережа стоит на столе, невозмутимо улыбаясь. Кусиков вскакивает рядом с Есениным и делает вид, что достает из кармана револьвер. Я давно стою перед Есениным и требую, чтобы ему дали дочитать...

Тогда спокойно поднимается Брюсов и протягивает руку в знак того, что он просит тишины и слова...

Брюсов заговорил тихо и убедительно:

Я надеюсь, что вы мне верите. Я эти стихи знаю. Это лучшие стихи из всех, что были написаны за последнее время!

Позже В.Я.Брюсов назвал «Сорокоуст» «прекрасным стихотворением» и печатно (ПиР, 1922, кн. 7, сентябрь-октябрь, с. 59).

Аудитория осеклась. Сергей прочел поэму. Овации» (в кн.: «Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова».
М., 1990, с. 461-462) И.Н.Розанов свидетельствовал, что «через неделю-две не было, кажется, в Москве молодого поэта или просто любителя поэзии, следящего за новинками, который бы не декламировал «красногривого жеребенка». А потом и в печати стали цитировать эти строки...» (Восп., 1, 435...).

Что до эпатирующего зачина «Сорокоуста», то критики оказались к нему снисходительнее, чем первые слушатели поэмы. Эльвич (нераскрытый псевдоним) так обосновывал появление этих строк (со ссылкой на самого автора): «На мой вопрос о причине пристрастия к «крепким словцам» огненно-талантливый Сергей Есенин объяснил:

Хочется бросить вызов литературному и всяческому мещанству! Старые слова и образы затрепаны, нужно пробить толщу мещанского литературного самодовольства старым прейскурантом «зарекомендованных» слов: отсюда выход в цинизм, в вульгарность...

Здесь не простое литературное «озорство» и «баловство» (вообще говоря, очень близкое С.Есенину): здесь и муки слова и жажда меткого, пусть как угодно грубого всеопределяющего слова-выстрела, хотя вызов мещанству тут слишком часто обращается в вызов всякому здоровому художественно-артистическому вкусу, а жажда оригинальности - в актерское оригинальничанье, если не в мальчишеское кривлянье.
И эта нарочитая вульгаризация имеет в русской литературе свою почтенную традицию: вспомните хотя бы, какие словечки и коленца пускал в ход А.С.Пушкин...» (журн. «Художественная мысль», Харьков, 1922, № 10, 22-30 апреля, с. 7)» (348).

В стихотворении Есенина «Сыпь, гармоника! Скука... Скука...» (1923) такие строки:

Сыпь, гармоника! Скука... Скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, ПАРШИВАЯ СУКА.
Пей со мной.

ИЗЛЮБИЛИ ТЕБЯ, ИЗМЫЗГАЛИ,
Невтерпёж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
ИЛИ В МОРДУ ХОШЬ?

В поэзии Маяковского мы встречаем много примеров вульгаризмов, они характерны для его поэзии, являлись его излюбленными словечками и использовались как декламационные приёмы эмоционального воздействия на публику. Некоторые из вульгаризмов он даже выдумывал как собственные окказионализмы.

И тогда уже - скомкав фонарей одеяла –
ночь ИЗЛЮБИЛАСЬ, ПОХАБНА и пьяна…

«Адище города» (1913).

…капитал -
его ПРЕПОХАБИЕ.
«Вызов» (1925).

…ушку девическому
в завиточках волоска
с ПОЛУПОХАБЩИНЫ
не разалеться тронуту.
«Во весь голос» (1929-1930)

Вульгарный глагол излюбить использовал позднее в своём стихотворении и Есенин.

Выражение Маяковского «Капитал - его препохабие» стало крылатым
Это выражение «используется как ироническая, уничижительная оценка страсти к накопительству, алчности, власти денег и т.п.», - пишет Вадим Серов, автор-составитель Энциклопедического словаря крылатых слов и выражений (271).

«Слово «препохабие», адресованное к капиталу, построено по образцу «преподобия», но его смысловое содержание взрывает ту внешне почтительную форму, в которую оно саркастически заключено, и слову придается разоблачительный, откровенно издевательский характер».

Обращая внимание на указанные вульгаризмы, тем не менее, нужно различать оправданные и неоправданные их употребления, что зависит от контекста.
Возьмём, к примеру, слово жрать. Да, это, безусловно грубое слово, но всегда ли оно означает вульгаризм? Всегда, если адресовано к людям. Ну, а если не к людям, а животным, или к неодушевлённым сущностям, стихийным бедствиям или ужасным явлениям, то употребление этого слова в поэзии может быть оправдано.

Вот примеры из поэзии Маяковского:

И когда -
все-таки!-
ВЫХАРКНУЛА давку на площадь,

Спихнув наступившую на горло паперть,
думалось: в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!

А улица присела и заорала:
«Идемте ЖРАТЬ!»
«Облако в штанах» (1914-1915)

Если
блокада
нас не сморила,
если
не СОЖРАЛА
война горяча -
это потому,
что примером,
мерилом
было
слово
и мысль Ильича.
«Ленинцы» (1930).

В первом из этих примеров, хотя говорится об улице, имеются в виду всё-таки люди, наполняющие её. И в этом случае мы имеем дело с вульгаризмом.
Во втором же случае, в котором речь идёт о блокаде и войне, применение такой грубой лексики вполне оправдано.

Приведём соответствующие примеры и из старой, классической поэзии.

Жуковский в стихотворении «Шильонский узник» (1821-1822), которое является переводом романтической поэмы с соответствующим названием Джорджа Байрона (англ.: «The Prisoner of Chillon») (1816), тоже использовал грубое слово сожрала:

И двух СОЖРАЛА глубина;
Лишь я, развалина одна,
Себе на горе уцелел,
Чтоб их оплакивать удел.

Сделаем здесь к этому слову только ещё одно замечание. Его произношение уже не соответствует современной орфоэпической норме, требующей в данном случае постановки ударения не на первую, а на последнюю а, в конце слова: сожралА, так как этот глагол связан со следующим за ним существительным женского рода глубина. Применительно же к среднему роду существительного правильно было бы произноситьс ударением на а в середине слова: сожрАло (6).

Или вот возьмём, к примеру, вовсе не изящное, а стилистически сниженное слово пожрать.

В качестве орфоэпических норм Словарь ударений русского языка (7) указывают следующие варианты: пожрАл, пожралА, пожрАло, пожрАли, но пожрАла уже является отступлением от литературной нормы.

И Батюшков в стихотворении «На смерть Лауры» (1810), являющемся переводом стихотворения итальянского поэта XIV в. Франческо Петрарки, также применял именно такую форму:

Всё смерть похитила, всё алчная пожрАла -
Сокровище души, покой и радость с ним!
А та земля, вовек корысть не возвращала,
И мёртвый нем лежит под камнем гробовым.

С точки же зрения рассматриваемой темы о вульгаризмах мы должны отметить, что и у Жуковского и у Батюшкова применение соответствующих слов грубой лексики было вполне оправдано, и они в данных случаях вульгаризмами не являлись.

Пустыни смыты у мира с ХАРИ...
«150 000 000» (1919-1920)

Утихомирились бури революционных лон.
Подернулась тиной советская мешанина.
И вылезло
из-за спины РСФСР
МУРЛО
мещанина.
«О дряни» (1920-1921)]

Если
нас
вояка тот или иной
захочет
спровоцировать войной,-
наш ответ:
нет!
А если
даже в МОРДОБОЙНОМ вопросе
руку протянут –
на конференцию, мол, просим,
всегда
ответ:
да!
..................................
Если
хочется
сунуть РЫЛО им
в то,
кого судим,

Кого милуем,-
наш ответ:
нет!
«Универсальный ответ» (1923)

А на стенке
декорацией
КАРЛЫ-МАРЛЫ борода...
«Служака» (1928)

Здесь намёк на портрет Карла Маркса, вывешиваемый в кабинетах партийных и советских начальников.

К одним паспортам -
улыбка у рта.
К другим -
отношение ПЛЁВОЕ.
«Стихи о советском паспорте» (1929)

Кроме вульгаризма – прилагательного плёвое, Маяковский в своих стихах употребил ещё и вульгаризм – существительное плевочки и вульгаризм – глагол наплевать:

Значит - кто-то называет эти ПЛЕВОЧКИ
жемчужиной?
«Послушайте!» (1914)

Мне НАПЛЕВАТЬ
на бронзы многопудье...
«Во весь голос» (1929-1930)

Наплевать - вульгарное слово, означающее безразличие, пренебрежение, презрение к кому-то или к чему-нибудь. Например, в выражении «Ему наплевать на всё и всех».

В той же поэме у Маяковского читаем ещё и более грубые строки:

Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где ХАРКАЕТ туберкулёз,
где Б...Ь с хулиганом
да сифилис.

И в поэме «Облако в штанах» (1914-1915) выделим уменьшительные поцелуишко, образованное от литературного слова поцелуй, и церковки с пренебрежительным смысловым оттенком:

На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный ПОЦЕЛУИШКО броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У ЦЕРКОВКИ сердца занимается клирос!

Весь последний стих в приведённом фрагменте («У церковки сердца занимается клирос!») носит пренебрежительный к церковным понятиям оттенок. Ведь слово клирос, означающее «место, на котором во время богослужения находятся певчие и чтецы, и клиросы, поющие на них, которые «представляют хоры ангелов, воспевающих славу Божию», имеют уважительное или даже священное значение для православной церкви.

«В «Церковном уставе» клиросом иногда называются и сами клирики или певцы с чтецами. Также клиросом может называться и хор певчих» (349).

В той же поэме встречаем ещё уменьшительный окказионализм любёночек:

Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный ЛЮБЁНОЧЕК.

В прологе поэмы «Война и мир» (1915-1916) поэт использует ещё один пренебрежительный окказионализм - любовишка:

Хорошо вам!
А мне
сквозь строй,
сквозь грохот
как пронести любовь к живому?
Оступлюсь -
и последней ЛЮБОВИШКИ кроха
навеки канет в дымный омут.

В поэме «Владимир Ильич Ленин» (1924) находим неологизм дрыгоножество (350). Так пренебрежительно Маяковский назвал балет в исполнении прославленной русской балерины Матильды Кшесинской, намекая ещё на её связи с императорскими особами, включая Николая II:

Дом
Кшесинской,
за ДРЫГОНОЖЕСТВО
подаренный,
нынче -
рабочая блузница.

Ещё приведём пример вульгаризма-окказионализма Маяковского из стихотворения без названия (1929-1930):

РАСПРАБАБКИНОЙ техники
скидывай хлам.

Выделив отмеченные вульгаризмы в стихах Маяковского, как одну из особенностей его поэзии, нужно сказать, что они стали примером и для некоторых поэтов последующих поколений.

Так, у Бродского в поэме «Шествие» (1961) также находим строку с вульгаризмом морда:

Так зарисуем пару новых МОРД…

В стихотворении Вознесенского «Лобная баллада» (1961) читаем:

Царь страшОн: точно КЛЯЧА, тощий,
почерневший, как антрацит.
По лицу проносятся очи,
как буксующий мотоцикл.

Литературная норма: стрАшен (6,7), а не страшОн.

Вульгарное слово кляча обычно применяется, говоря про старую или больную лошадь, впряжённую, например, в телегу, которую она еле тянет, но ещё иногда и про старую, некрасивую женщину (351). И здесь же поэтический архаизм очи, вместо глаза, причём, в контексте, связанном со словом мотоцикл.

Так, в одном четверостишие поэт смешал различные стили выражения: вульгарное кляча, просторечное страшон, архаично-возвышенное, поэтическое очи и современные технические слова антрацит и мотоцикл.

В стихотворении Евтушенко «Граждане, послушайте меня...» (1963) обратим внимание на слово мура:

И сплясать, а прочее - МУРА!
Впрочем, нет, - ещё поспать
им важно.
Что он им заладил неотвязно:
«Граждане, послушайте меня...»?

Слово мура - просторечие, ставшее со временем вульгаризмом с изменённым смысловым значением (25, 140, 352). Это слово считалось диалектизмом и было отмечено ещё в словаре Даля (84) как слово областного значения,означавшего синоним тюри, то есть означавшее «крошеный хлеб в квасу». Например, в выражении «завтракать мурою».

В то же время, «мурать кого-то» , согласно указанному словарю, значит дразнить (84).

Ещё есть жаргонное слово или арго (от франц. Argot - жаргон) мурить. Арго – это «тайный язык социально - ограниченной группы населения, противопоставляющей себя остальным людям: воровское арго, студенческое арго, школьное арго» (353).

Мура означает также чепуху, ерунду, дело, состоящее из неважных мелочей, но хлопотливое и сложное (84, 140,151, 352) и рассматривается как разговорно-сниженная, то есть нелитературная форма в русском языке (151).

Ещё, по свидетельству «Словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка» Чудинова (1910), слово мура имеет происхождение из турецкого языка: «у турецких славян оно означало душу младенца, умершего без крещения или обрезания» (97).

И у Вознесенского в стихотворении «Антимиры» (1961) встречаем слово мура:

Да здравствуют Антимиры!
Фантасты - посреди МУРЫ.
Без глупых не было бы умных,
оазисов - без Каракумов.

В контексте фрагмента стихотворения Вознесенского слово «мура», хотя и написано с маленькой буквы, может быть, связано и с некими географическими обозначениями, или топонимами, которые, реально, существуют, правда с ударением на первый слог, как города в Испании и в Швеции (354).

Ещё в том же стихотворении Вознесенского встречаем просторечное, стилистически сниженное слово хмырь, означающее характеристику неприятного, нахального, пронырливого, странного, невзрачного человека (355):

Я сплю, ворочаюсь спросонок,
наверно, прав научный ХМЫРЬ.

Кроме того, следует отметить, что слова мура и хмырь вошли в криминальный слэнг, т.е. являются жаргонными выражениями уголовного мира и поэтому не могут являться литературной нормой.

Тем не менее, само название «Антимиры» и тема стихотворения Вознесенского оправдывают правомерность и такого употребления в сатирической и иронической поэзии, с учётом указанных пояснений и тона, заданного в этом стихотворении с самого начала:

Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
над ним горят
Антимиры!

И в них магический, как демон,
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик
и щупает Лоллобриджид.
Но грезятся Антибукашкину
виденья цвета промокашки.

Здесь, к сказанному выше, нужно ещё отметить неграмотное написание склоняемого женского имени известной итальянской киноактрисы Джины Лоллобриджиды во втором катрене: поэту нужно было бы написать, в соответствии с нормой склонения, «щупает Лоллобриджиду».

Примечание: Это продолжение эссе "О литературных нормах в русской поэзии", которое в последней редакции публикуется по частям с продолжением начатой нумерации страниц и сносок, содержание которых будет опубликовано в заключительном разделе.
Продолжение следует.

Лучший словарь английского языка, издаваемый в Америке, словарь Вебстера, дает следующее определение вульгаризму как лингвистическому термину: «грубое выражение, или такое выражение, которое употребляется только в разговорной речи и особенно в речи некультурных и необразованных людей».

Такое отождествление понятий грубой речи и речи необразованных людей, коренящееся в этимологии самого термина, довольно распространенное явление. Характерно, что понятие грубой речи перенесено в приведенном выше определении на разговорную речь вообще. Тем самым любая лексическая, морфологическая или синтаксическая особенность разговорной речи может быть квалифицирована как вульгаризм. Так именно и поступают многие зарубежные лексикологи и стилисты. К вульгаризмам английского языка (а нередко и к жаргонизмам и сленгизмам) относят и просторечное ain"t, и опущение придыхательного в таких словах, как here ("ere); he("e); herself ("erself); и замена задненёбного носового (η) носовым альвеолярным [n] как, например, raisin" вместо raising, и искаженные слова типа missus вместо ("raisiz) и тавтологическое употребление like, типичное для лондонского cockney. Например: it ain"t like as if I was a blackfellow or a kanaka; или Bad luck your crockin" up like this, I says, very affable like. (S. Maugham); и неправильное согласование как I says; и форма притяжательного местоимения me вместо my и многие другие.

Отрывок из речи одного из героев романа Сомерсета Моэма "Narrow Corner", который мы приводим ниже, может служить хорошей иллюстрацией вульгаризмов, как их понимают английские и американские лексикологи:

"I knew the missus"d start on me, and she"d give me a bit of cold mutton for me supper, though she knows it"s the death of me, and she"d go on and on, always the lady, if you know what I mean, but just nasty cuttin" and superior-like, never raisin" her voice, but not a minute"s peace. An" if I was to lose me temper and tell "er to go to hell, she"d just draw "erself up and say: none of your foul language "ere, Captain, if you please."

Следовательно, термин вульгаризм в английской лингвистической литературе объединяет не только лексические, но и морфологические, синтаксические и фонетические явления.

Нам кажется, что целесообразнее этот термин закрепить лишь за определенной группой слов и фразеологизмов, объединенных, как мы это делали и с другими группами, одним ведущим, наиболее характерным признаком. Этим признаком будет та степень грубости, которая граничит с непристойностью. Сюда относятся прежде всего ругательные слова, как например: damn, bloody, son of a bitch, hang it, to hell, zounds и др.

Эти слова очень ограничены в своем употреблении. Их можно встретить преимущественно в прямой речи персонажей и, следовательно, только в стиле художественной речи. Их назначение то же, что и междометий, т. е. выражение сильных эмоций, главным образом, раздражения и гнева. Часто такие вульгаризмы появляются в виде одной начальной буквы, с многоточием или тире, например,

К вульгаризмам относятся также и слова, требующие эвфемизмов для того, чтобы выразить необходимое понятие. Вульгаризмы такого рода почти не встречаются в стиле художественной речи, тем более в других стилях литературной английской речи, и поэтому они не имеют никакой стилистической функции.