Из психиатрической больницы вышел Михаил Косенко, который был туда отправлен судом на основании экспертизы Центра им. В.П. Сербского. Теперь под его крышей объединяют три психиатрических учреждения Москвы
На сайте Минздрава РФ легко найти приказ № 219 от 17.05.2014 «О реорганизации ФГБУ «Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского» <…> ФГБУ «Московский научно-исследовательский институт психиатрии» <…> и ФГБУ «Национальный научный центр наркологии» в форме присоединения второго и третьего учреждения к первому».
Уже известно, что из объединения этих учреждений получится крупная корпорация, для которой готово название: «Федеральный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии» Минздрава России.
«Психиатрическая общественность была ошеломлена решением слить три психиатрических центра в одно учреждение, — написал в открытом письме министру здравоохранения России Веронике Скворцовой президент Независимой психиатрической ассоциации России Юрий Савенко, — но еще больше — формулировкой приказа «о присоединении Московского НИИ психиатрии и Национального центра наркологии» к Государственному научному центру социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского. В полном смысле слова наметилась перспектива, когда хвост будет крутить собакой, то есть когда субспециальность, обслуживающая злобу дня, сделается доминирующей».
Дальше события развивались очень четко и дипломатично: министр здравоохранения нашла время для встречи с независимым психиатром, профессором Савенко. Внимательно его выслушала и уже на следующий день приехала вместе со своими коллегами в Московский НИИ психиатрии. На сайте этого института встречу описывают вполне благостно: «…Министр отметила, что <…> ключевым направлением здесь является перевод всех учреждений государственного здравоохранения на одноканальное финансирование, которое должно осуществляться за счет системы медицинского страхования… При таком подходе научные учреждения федерального масштаба могут оказаться в невыгодном положении, поскольку средств для развития научных исследований при этом будет не хватать. В сложившихся условиях министерством было принято решение о создании ряда объединенных научных центров, выведенных за рамки страхового механизма, с целевым финансированием… По словам министра, слияние трех научных учреждений ставит перед собой именно эти задачи и полностью исключает какое-либо административное подчинение, поглощение или сокращение кадров».
Но Юрию Савенко ситуация благостной не кажется:
— Если уж так необходимо слияние учреждений, то естественным для успешного развития отечественной психиатрии и ее международной репутации было бы доминирующее положение Московского НИИ психиатрии.
Директор Московского НИИ психиатрии профессор Валерий Краснов, по моим ощущениям, настроен более мирно. На мой прямой вопрос: «Чем грозит слияние трех разных психиатрических центров в один?» — отвечает увлекательными, но долгими рассказами о каждой из клиник института и о новостях научной психиатрии. Например, сообщает:
— Есть медико-реабилитационное отделение, которое мы сами прописали в порядок необходимой помощи, оно необходимо нашим больным. У нас 8 клиник, есть детское отделение, которое очень востребовано, больных везут со всей России — из Сибири, с Северного Кавказа, отовсюду. Есть ургенто-судорожная терапия. Есть отделение спектра депрессивных и маниакальных расстройств… Я врач и, в самом худшем случае, останусь врачом, меня административное кресло отягощает. Но я имею определенную репутацию в мире.
— Наверное, мне как независимому психиатру будет проще объяснить значимость Московского НИИ психиатрии, — не выдерживает такой тональности разговора Юрий Савенко. — У Центра Сербского нет основополагающего для психиатрии клинического характера и многопрофильности, а есть международная репутация, которая диаметрально противоположна той, что есть у НИИ психиатрии. У Центра Сербского она просто страшная, я бы даже сказал, позорная. А у НИИ психиатрии есть многолетнее профессиональное уважение и признание. Я могу это говорить со всей ответственностью, потому что был сотрудником этого института с 63-го по 74-й год. И аспирантуру здесь заканчивал, и здесь же защищал две диссертации — кандидатскую и докторскую. Был летописцем института, работал в архивах, я знаю всю историю, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было. Это — единственный институт в Москве, в котором есть настоящая школа клинической психиатрии. Именно многопрофильность позволила ему остаться в советское время вне позора политических диагнозов инакомыслящим. Давайте вспомним убийственный диагноз-джокер — «шизофрения», который был практически единственной темой академика Снежневского. Впоследствии он сам и многие его коллеги оказались заложниками этого феномена: чем занимаешься, то и распространяешь. Это — черные страницы российской психиатрии, а вот история всех ее самых достойных и значимых вех прошла через Московский НИИ психиатрии, которому в будущем году исполнится 95 лет. У него, действительно, высочайший международный авторитет, высокий рейтинг цитирования в научном мире. И вот это уникальнейшее учреждение присоединяется к институту того же возраста, но совсем иного назначения. Институт Сербского был организован в 1920 году для исполнения политических и социальных заказов и имеет запятнанную историю.
— Но вы говорите о прошлом, разве перестроечные годы не изменили ситуацию?
— Нет, хотя руководившей в те годы Институтом Сербского Татьяне Дмитриевой пришлось публично каяться. Даже прошедший все пытки принудительного психиатрического лечения от инакомыслия, известный писатель и правозащитник Владимир Буковский был очарован этим покаянием, он в это поверил. Они встретились в 1992 году, и Дмитриева тогда признала, что ведомство, которым она руководит, вело преступную политику карательной психиатрии. Но все это было сказано во внешнем мире, а внутри России звучало с точностью до наоборот. Она заявляла, что все диссиденты, оказавшиеся на Западе, закончили свои жизни в психиатрических больницах. Это — абсолютная ложь.
— Конечно, у кого-то из диссидентов были психические расстройства, но дело же не в том, что Институт Сербского просто признавал этот факт, — вступает в разговор исполнительный директор Независимой психиатрической ассоциации Любовь Виноградова. — А в том, что на этом основании механически ставились вердикты: «Необходимо принудительное лечение в стационаре». В этом было преступление: людей с какими-то особенностями, и пусть даже с некоторыми расстройствами, объявляли опасными для общества, лечили насильно.
— Тогда это было общим стилем. Речь идет о масштабах преступления, — говорит Юрий Савенко. — Более миллиона (!) человек было снято с учета с 90-го по 92-й год, накануне принятия закона о психиатрической помощи. Эти люди, целый город людей, могли бы оказаться жертвами полицейской психиатрии. Я предпочитаю этот термин, известный в России еще с царских времен, устойчивому выражению «карательная психиатрия». Центр Сербского — воплощение полицейской психиатрии, этот стиль теперь будут распространять на всю московскую психиатрию — вот в чем дикость. Такое объединение под корень вырубит состязательность учреждений.
— Но на сайте НИИ приводятся слова министра о том, что «…слияние трех научных учреждений… исключает какое-либо административное подчинение, поглощение…»
— У многих сложилось ощущение, что встреча министра здравоохранения с коллективом НИИ носила психотерапевтический характер. Она полтора часа рассказывала людям, что никто ничего не потеряет, что все сохранится, но… Это — не гарантия. Мы читаем приказ, в котором черным по белому написано, что два профильных научных учреждения оказываются присоединенными к специальному центру, — объясняет Любовь Виноградова. — Здесь очевидна большая опасность, потому что в Центре Сербского нет не только клиник, там просто по определению иное отношение к людям. У врача и у эксперта принципиально разные установки. Первый лечит, и для этого строит доверительные отношения со своим пациентом. У второго нет цели помочь человеку, он решает экспертные задачи.
Удобство управления оказывается важнее, чем душевное здоровье людей, а у них теперь не будет выбора. Атмосфера судебной экспертизы, так или иначе, повлияет на все, что происходит в присоединенных лечебных учреждениях. Руководство Центра Сербского на дух не принимает тех, кто критикует их решения. Посмел критиковать — ты враг. Это иллюстрирует недавняя история с осуждением профессора Савенко.
— Это правда, — подтверждает Юрий Савенко. — Этическую комиссию Российского общества психиатров буквально вынудили «осудить доктора Ю.С. Савенко за дискредитацию отечественной психиатрии». А «дискредитировал» я науку тем, что категорически был не согласен с экспертами Центра Сербского по поводу того, что «узник 6 мая» Михаил Косенко опасен для общества. И что шизотипическое расстройство и шизофрения — это одно и то же. И что человек, добровольно и аккуратно принимавший на протяжении многих лет амбулаторно легкую поддерживающую терапию, подлежит вдруг недобровольному стационарному лечению. Обо всем этом я высказывался в прессе, говорил о том, что за этим стоит монополизация судебной психиатрии в Государственном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского. И что происходящее есть не что иное, как уничтожение нарождавшейся в начале 90-х годов состязательной экспертизы.
— Какое отношение этическая комиссия Российского общества психиатров имеет к Центру Сербского?
— В постановлении сказано, что поводом для разбирательства моего поведения послужило «заявление главного внештатного психиатра МЗ РФ, директора Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского проф. З.И. Кекелидзе», — объясняет Савенко. — Более того, на сайте Российского общества психиатров несколько месяцев подряд висела статья бывшего сотрудника этого центра Кондратьева под характерным для советской лексики заголовком «Ю. Савенко — хулитель российской психиатрии». Я там, ко всему прочему, объявлен еще и агентом ЦРУ…
P.S. Пресс-служба Центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского сообщила мне, что комментариев по поводу слияния психиатрических учреждений не будет.
Под текст
Я думаю сейчас о том, как совпали во времени два события: смерть уникального, талантливого человека Валерии Новодворской, которая в советское безвременье была отправлена в «психушку». О том, как яркие, высокоинтеллектуальные люди выходили оттуда слабоумными, она рассказала в книге «Над пропастью во лжи», и именно сейчас это важно прочитать или перечитать… Потому что именно сейчас, а не в далеких 70-х, в «психушке» провел полгода Михаил Косенко, который совершенно спокойно мог жить дома, получая амбулаторное лечение. И основанием для этого была экспертиза Центра Сербского. К которому присоединяются теперь лечебные и научные учреждения психиатрии Москвы.
На территории современной Москвы расположилось множество учреждений, оказывающих не только клиническую помощь по всем существующим направлениям, но и проводящих обширную научную деятельность. В данной сфере работают многочисленные столичные исследовательские институты и центры, также осуществляющие научную деятельность в области медицины. Все московские центры и НИИ работают не одно десятилетие; история старейших насчитывает около века. Многие из них известны и за рубежом. В большинстве случаев НИИ консультируют сложных пациентов и из других городов России.
В списке наиболее значимых учреждений, работающих в данной области, одно из первых мест занимает Центр Сербского. Профилирующим направлением деятельности учреждения является проведение судебно-медицинских экспертиз, а также разработка методик в данной области.
Центр оказывает клиническую помощь пациентам с психическими расстройствами, а также детям и взрослым, которые пострадали при чрезвычайных ситуациях. Одним из направлений деятельности Центра психиатрии Сербского в Москве является оказание профессиональной медицинской помощи при алкоголизме, табакокурении, наркомании и игромании; при этом проводятся профконсультации специалистов психологии. В клиническом отделении также проводятся консультации сексолога и психологические освидетельствования, функциональные и лабораторные исследования.
История создания Центра судебной психиатрии им. Сербского восходит к 1921 году. В те времена Пречистенская больница для душевнобольных была переформирована в психлечебницу для заключенных. Большое внимание стало уделяться личности заключенного и мотивации совершенных им поступков, что требовало профессионального и беспристрастного судебно-медицинского анализа. В течение первого десятилетия Центр большей частью специализировался на научной деятельности; проводились заседания, конференции, слушания для студентов и посещающих курсы. К концу 30-х годов Государственный научный центр Сербского превратился в монопольное учреждение, проводившее судэкспертизы по наиболее важным делам.
К концу 80-х годов здесь открылись отделения для страдающих наркоманией и алкоголизмом, произошли масштабные изменения в методологических основах судебной психиатрии. В настоящее время Центр психиатрии Сербского, официальный сайт которого можно найти в интернете, представляет собой крупнейшее в России учреждение, проводящее судмедэкспертизу, а также оказывающее психиатрическую помощь населению. Здесь проводится масштабная научная и исследовательская деятельность, ведется активное сотрудничество с учреждениями Ближнего и Дальнего Зарубежья.
Центр психиатрии Сербского: структура
Учреждение располагает клинической службой, научным отделением, диссертационным советом аспирантурой и ординатурой; работают здесь и курсы повышения профессиональной квалификации. Наиболее объемным является научное отделение, в состав которого входят:
Учебно-методический отдел;
- лаборатория психологии;
- уголовное и гражданское отделения проведения судмедэкспертизы;
- отдел психиатрических и судебных проблем несовершеннолетних;
- отдел судебной психпрофилактики;
- отдел проблем алкоголизма и наркомании;
- отделение пограничной психиатрии;
- отделение терапии поведенческих и психических расстройств;
- отделение неотложной психиатрии при катастрофах;
и другие.
Московский Центр имени Сербского – около ста лет успешной практики в сфере психиатрии!
Адрес: г. Москва, Кропоткинский (Штатный) пер., д. 23
Здание было построено как Центральный приемный покой для душевнобольных и открыто в 1899 году. В 1918–1921 годах здесь располагалась Пречистенская городская психиатрическая больница, в мае 1921 года преобразованная в специальное психиатрическое отделение для заключенных московских мест заключения. Находилась в ведении Мосгорздрава. В 1922 году Пречистенская больница была переименована в Институт судебно-психиатрической экспертизы им. В. П. Сербского. Сюда направлялись подозреваемые в психических расстройствах осужденные и подследственные для психиатрической экспертизы и для определения вменяемости или невменяемости по инкриминируемым им преступлениям. В 1935 году преобразован в Государственный научно-исследовательский институт судебной психиатрии общесоюзного значения с расширением задач, в 1938 году передается в ведение Народного комиссариата здравоохранения. В настоящее время - Федеральный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии имени В. П. Сербского.
В разные годы работы учреждение имело следующие названия:
1899–1918 - Центральный полицейский приемный покой для душевнобольных;
1918–1921 - Пречистенская городская психиатрическая лечебница;
1921–1922 - Пречистенская психиатрическая больница для заключенных;
1922–1935 - Институт судебно-психиатрической экспертизы им. В. П. Сербского;
1936–1990 - Государственный научно-исследовательский институт судебной психиатрии общесоюзного значения им. В. П. Сербского;
1990–2014 - Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского;
2014– наст. вр. - Федеральный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии имени В. П. Сербского.
Центральный приемный покой для душевнобольных, 1899–1918
Поскольку до начала XX века обычные городские психиатрические больницы Москвы (на 1896 год, когда принималось решение о проекте Центрального приемного покоя, их было всего две - Преображенская и Алексеевская, а также небольшая клиника Московского университета) были вынуждены размещать у себя арестантов и испытуемых больных, необходимость открытия специального учреждения для психиатрической экспертизы и содержания душевнобольных арестантов было одной из основных задач Московской городской управы и врачебного сообщества. Обязанность принимать «опасных» больных по распоряжениям административных и полицейских властей значительно осложняла поддержание нормального больничного режима психиатрических лечебниц. Еще в 1886 году при полицейских домах были созданы специальные приемные покои, куда доставляли поднятых на улицах больных или арестантов, чтобы «избежать перевозки их в больницы тюремного замка». Однако зачастую в приемных покоях больным не оказывалась адекватная медицинская помощь, а в специализированных заведениях они оказывались слишком поздно. Поэтому очень скоро стало очевидно, что нужен Центральный приемный покой с профессиональным персоналом. По согласованию полицейских властей с Московской городской управой и врачебными советами больниц проект был принят, а строительство начато в 1896 году.
Для приемного покоя был выделен участок земли во дворе Пречистенского полицейского дома. Создание проекта здания было поручено инженеру Б. М. Эппингеру, а сам проект обсуждался на заседании Общества невропатологов и психиатров Московского университета. В результате Центральный полицейский приемный покой для душевнобольных был открыт в августе 1899 года. Директором был назначен приват-доцент Московского университета А. Н. Бернштейн, его помощником - В. А. Гиляровский. Медицинский персонал состоял из заведующего, старшего ординатора и трех врачей. Штат больничной прислуги был определен в 24 человека. В 1902 году заведение имело 60 коек (35 для мужчин и 25 для женщин). В заведении были организованы патологоанатомическая, биохимическая и психологическая лаборатории, регулярно читались лекции и проводились практические занятия для студентов Московского университета. Приемный покой содержался на средства города и благотворительных обществ. Так, значительные пособия выделялись от Дамского благотворительного общества.
Пречистенская больница, 1919–1921
Несколько лет после 1917 года Центральный приемный покой выполняет функции обычной городской психиатрической больницы и с 1919–1920 годов фигурирует в документах как Пречистенская лечебница. В штате больницы не происходит заметных смещений, и место директора продолжает занимать Бернштейн. В этот период больница находится в ведении Мосгорздравотдела и Народного комиссариата здравоохранения. Штат больницы увеличился до 87 человек. Средний медперсонал дежурил через два дня на третий по 27 часов по двое с правом сна в дежурной комнате, младший - по 24 часа. Ухудшились бытовые условия и выросла смертность: за первый квартал 1920 года из 179 человек 20 умерло от туберкулеза и истощения.
Список служащих Пречистенской городской психиатрической лечебницы на 1920 год (ГАРФ. Ф. А482. Оп. 3. Д. 262. Л. 2–3 )
|
Директор |
|
|
Ординаторы |
|
|
Надзиратели |
|
|
Смотритель |
|
|
Экономка |
|
|
Кастелянша |
|
|
Делопроизводитель с помощником |
|
|
Конторщики |
|
|
Санитары |
|
|
Швеи-разборщицы |
|
|
Прислуга при врачах и конторе |
|
|
Швейцары |
|
|
Прислуга при кухне |
|
|
Полотер-санитар |
|
|
Истопник |
|
|
Дворники |
|
|
Ночные сторожа |
|
|
Член рабочего коллектива |
|
|
Водопроводчик |
|
Сведения о движении больных Пречистенской больницы, 1918–1921 (ГАРФ. Ф. А482. Оп. 3. Д. 34. Л. 3 )
Сведения о служащих Пречистенской больницы на 1 октября 1921 года (ГАРФ. Ф. А482. Оп. 3. Д. 34. Л. 57 )
Организация психиатрического надзора в местах заключения Москвы, 1919–1921
Курированием вопросов медицинской помощи в местах заключения Москвы в конце 1910-х и начале 1920-х годов занимались сразу несколько ведомств: карательный отдел Народного комиссариата юстиции, который в 1919–20 годах постепенно передает свои полномочия по медико-санитарному делу Наркомздраву, Наркомздрав, внутри которого сменялись различные отделы, а также Медицинская инспекция мест заключения при Мосгорздравотделе во главе с психиатрами Ц. М. Фейнберг и Е. К. Краснушкиным, организованная в Москве в 1918 году. Внутри этих ведомств в 1919–1921 годах происходят дискуссии, инициированные психиатрами, о внедрении квалифицированного психиатрического наблюдения и экспертизы в тюрьмах.
В январе 1919 года психиатрическое бюро медико-санитарного отдела мест лишения свободы Народного комиссариата здравоохранения подает во в рачебно-санитарный отдел Моссовета записку «О положении душевнобольных в московских местах заключения» с предложением организовать в городских тюрьмах профессиональный психиатрический надзор и помощь. Как указывается в записке, обычный тюремный персонал не способен распознавать большинство психических расстройств, и очевидно, что требуется регулярное вмешательство квалифицированных экспертов: «науке известны такие формы душевных болезней, которые даже для культурного тюремного деятеля, не врача, остаются неуловимыми, в то же время настоятельно требующими самого серьезного лечения. [Поэтому] более чем достаточно оснований признать за психиатрической организацией неотъемлемое право инициативного, самостоятельного и вполне независимого вмешательства в область тюремной психиатрии» ().
Бюро предлагает образовать две специальные комиссии для периодического психиатрического обследования всех тюрем. Члены комиссий должны были вести постоянное наблюдение в местах заключения. Соответственно, они имели бы непривычно широкие полномочия: право неограниченного входа в тюрьмы, право присутствия при допросах, доступ к следственным и судебным материалам, свободу общения с осужденными и подследственными, а также право перевода заключенных в психиатрические больницы для принудительных испытаний (ГАРФ. Ф. А482. Оп. 12. Д. 5. Л. 18–19 ). В соответствии с этим в июне 1919 года Мосздравотдел назначает врачей-психиатров во главе с Е. К. Краснушкиным в тюрьмы для профилактического наблюдения.
24 марта 1920 года в Наркомздраве состоялось совещание по вопросу об организации психиатрического надзора в местах заключения Москвы с участием Фейнберг и Краснушкина. В результате совещания были приняты постановления о психиатрическом надзоре, опубликованные в следующем месяце. В частности, была определена процедура психиатрической экспертизы, надзор за психически больными политическими заключенными было решено поручить политически надежным врачам-психиатрам. И, что важнее, было решено организовать психиатрические отделения при тюремных больницах (ГАРФ. Ф. А482. Оп. 12. Д. 5. Л. 22 ).
В апреле заведующий нервно-психиатрической секции лечебного отдела Наркомздрава дает ответ на запрос о целесообразности создания специальных отделений для психических больных, заключенных при обычных городских психиатрических больницах. В ответе было указано, что это нецелесообразно, в частности, потому, что введение охраны противоречит современным «требованиям науки и практики психиатрического дела»:
Испытуемые, по отношению к которым власти предъявляют требование содержания их под стражей, не могут содержаться в общих психиатр. больницах, так как введение стражи в психиатр. больницы при современном состоянии психиатрической науки недопустимо. Поэтому испытание их в срочном порядке может производиться в соответствующих отделениях тюр. больниц или особо-диагностических институтах с режимом, приближающимся к общим психиатр. больницам, а по окончании испытания в случае признания их душевнобольными они переводятся в существующие психиатр. учреждения, где и содержатся на общих основаниях с другими больными.
ГАРФ. Ф. А482. Оп. 3. Д. 198. Л. 15
Устанавливался следующий порядок: психиатры вели в местах заключения амбулаторный прием, осматривали заключенных, отбирали тех из них, у кого обнаруживали признаки психической болезни, и направляли в специальное психиатрическое отделение. Первое такое специальное психиатрическое отделение на 50 коек было открыто еще в 1919 году в Московской губернской тюремной больнице. В начале мая 1921 года, по распоряжению заведующего Мосздравотделом, в тюремное психиатрическое отделение была преобразована Пречистенская психиатрическая лечебница. На недолгий срок - до 1922 года - она получила название Пречистенской психиатрической лечебницы для заключенных.
Главным врачом был назначен Евгений Николаевич Довбня (1880–1947) - в дальнейшем он занимал этот место до 1930 года. Ординаторами - Н. Н. Лавреньев, А. М. Рапопорт, Н. П. Бруханский, Д. А. Аменицкий. Дежурными врачами - Н. Г. Холзакова, Н. С. Молоденков, В. А. Белоусов. К декабрю 1921 года число штатных коек увеличивается до 110. Учреждение было обязано принимать больных из всех московских мест заключения, из Московской губернии, а также из других губерний (в случае тяжелых форм заболеваний).
Превращению из обычной больницы в экспериментальное научное учреждение Пречистенская больница была в большей степени обязана инициативе самих медиков, чем правительства. Можно с осторожной уверенностью утверждать, что это была взаимовыгодная кооперация новой власти, которой в крайне тяжелых условиях послевоенного и послереволюционного времени было необходимо опереться на поддержку квалифицированных специалистов в организации медицинской помощи на местах, и медиков, заинтересованных в получении выгодных позиций при различных правительственных органах (таких как Наркомздрав, НКВД, Наркомат юстиции). Российские психиатры, которые имели достаточно ограниченные возможности при царской власти, получили несравненно большие полномочия. В этом смысле создание Института было связано с интеллектуальной и институциональной свободой, которой смогли воспользоваться в 1920-е годы многие представители науки и медицины.
В 1922 году Пречистенская психиатрическая лечебница для заключенных переименовывается в Институт судебно-психиатрической экспертизы и с этого времени носит имя российского психиатра Владимира Петровича Сербского (1858–1917). Институт обязан был принимать всех арестованных, направленных судебно-следственными органами как Москвы и Московской губернии, так и губерний, не имеющих специальных больниц. В октябре 1923 года заведующим Мосздравотдела был определен следующий круг вопросов и задач института:
1. Прием душевнобольных из мест лишения свободы и составление заключения о состоянии их здоровья.
2. Разгрузка мест заключения от страдающих душевным расстройством заключенных.
3. Научная разработка вопросов психиатрии в связи с криминологией;
а) О связи между характером преступления и формой душевного заболевания;
б) Об отношении между психической конституцией и типом преступника;
в) О симуляции;
г) О душевных болезнях, возникающих в заключении и в связи с судебно-следственным производством;
д) О формах призрения и испытания душевнобольных преступников;
е) О зависимости между наркоманиями и склонностью к преступлениям;
ж) О наследственных факторах преступления;
з) О профилактической борьбе с преступлениями душевнобольных.
4. Подготовка врачей и юристов к практической и научной работе в области криминальной психопатологии.
5. Подготовка кадров персонала для работы по уходу за криминальными душевнобольными.
Лечебная часть деятельности института и вопросы, связанные с назначением врачей, находились в ведении медицинской инспекции мест заключения при Московском отделе здравоохранения. Административная часть института подчинялась Главному управлению мест заключения НКВД.
На декабрь 1925 года административный штат института состоял из 25 служащих, в том числе 16 младших надзирателей, 3 старших надзирателей, старшины команды, конторщицы, делопроизводителя, помощника начальника, музыканта и курьера (Ф. 4042. Оп. 10. Д. 12. Л. 90 об. ). Ставки для служащих административного персонала были следующие: начальник института на декабрь 1925 года получал оклад в 100 руб., старший помощник - 85 руб., старший делопроизводитель - 50 руб., конторщик - 32 руб., старшина команды - 55 руб., старший надзиратель - 52 руб., младший надзиратель - 40 руб. (Ф. 4042. Оп. 10. Д. 12. Л. 94 ). К концу 1920-х годов институт располагал 100 экспертными койками. На 1928 год в учреждении работали ординаторы А. Н. Бунеев, И. Н. Введенский, В. А. Внуков, Т. И. Елкевич-Алфимова, Н. Н. Лавреньев, А. Г. Харламова. При институте действовал музей «с произведениями душевнобольных преступников, орудиями для нападения и самоубийства» и прочими экспонатами.
В 1930-х годах институт подвергается реорганизации. С одной стороны, в этот период значительно расширяются его полномочия и вместо городского он получает всесоюзный статус. С другой, научная свобода сотрудников значительно ограничивается, а само заведение приобретает закрытость, которая не была характерна для него в 1920-е годы. В 1930 году ликвидируется Московская медицинская инспекция мест заключения. Ее руководитель, бывшая и одним из ее организаторов, Ц. М. Фейнберг назначается на пост директора института и занимает его до 1950 года. В 1931 году вводится новое положение об институте с изменением структуры и штатных наименований должностей. Было организовано четыре отделения: 1) судебно-психиатрическое (во главе с А. Н. Бунеевым); 2) лечебное отделение для «переходящих» (пограничных) случаев и принудлечения (И. Н. Введенский); 3) социально-психологическое отделение (Э. Н. Разумовская); 4) отделение для несовершеннолетних правонарушителей (В. И. Аккерман). В 1938 году было создано специальное 2-е отделение для испытуемых, которые проходили по 58-й статье. В 1935 году институт был преобразован в Государственный научно-исследовательский институт судебной психиатрии общесоюзного значения, а в 1938 году передается в подчинение Наркомздраву и включен в сеть институтов лечпрофуправления.
Государственный архив Российской Федерации. Ф. А482. Министерство здравоохранения РСФСР
ОБ ИНСТИТУТЕ ИМ. СЕРБСКОГО
Институт судебной психиатрии им. проф. Сербского был организован на базе бывшего полицейского приемника в 1923 году и находился сначала в ведении органов юстиции и внутренних дел, а в последующем - Минздрава СССР. Из научно-исследовательского учреждения, изучавшего проблемы судебно-психиатрической экспертизы и комплексов связанных с нею вопросов (вменяемости, дееспособности), институт к середине 30-х годов (то есть к периоду создания исполнительных органов для психиатрических репрессий) превратился в монопольный бесконтрольный орган, проводивший (проводящий до сего времени) судебно-психиатрическую экспертизу по всем наиболее важным делам (и, разумеется, по делам, связанным с так называемой контрреволюционной деятельностью). Такой монопольный орган, изолированный от других медицинских психиатрических учреждений завесой особой секретности, стал послушным орудием в руках следствия и государственной безопасности, выполняя их политические заказы. Этому способствовала и в значительной степени актуальная до сих пор Инструкция НКЮ СССР, Наркомздрава СССР, НКВД СССР и Прокуратуры СССР от 17 февраля 1940 года, в соответствии с которой «методическое и научное руководство судебно-психиатрической экспертизой осуществляется Наркомздравом СССР через Научно-исследовательский институт судебной психиатрии им. проф. Сербского (ст. 2)». В соответствии со статьей 4 этой инструкции «при судебно-психиатрическом освидетельствовании лиц, направленных на экспертизу органами НКВД (и милиции) разрешается участие врача Санотдела НКВД, а также представителя органа, ведущего следствие». (Участие представителя интересов подэкспертного и его адвоката предусмотрено не были.)
Сотрудники, особенно секретного отдела Института им. Сербского, проводившего экспертизу по уголовным делам, связанным с государственной безопасностью, вовлекались в следственные мероприятия. Так, в институте широко практиковался метод «кофеин-барбитурового растормаживания», в период которого подэкспертные, находившиеся в состоянии заторможенности и отказывавшиеся от речевого контакта вследствие реакции на судебно-следственную ситуацию, становились разговорчивыми и в состоянии лекарственного опьянения давали те или иные показания, использовавшиеся в ходе следствия. Более того, в 30-е годы в институте была организована специальная лаборатория (закрытая вскоре после смерти Сталина), целью которой была разработка особых медикаментозных средств, притупляющих самоконтроль за высказываниями у лиц, находившихся на экспертизе.
Экспертные заключения такого монопольного органа диктовались, как правило, интересами следствия и с годами становились все менее объективными и доказательными. При этом в зависимости от воли «заказчика» преобладал то медицинский, то юридический критерий вменяемости, часто без попытки свести их к соответствию.
Из записки профессора В. Гиляровского в КПК при ЦК КПСС от 12 января 1956 года:
«Нет особой судебной психиатрии как какой-то самодовлеющей изолированной дисциплины, оторванной от общей психиатрии. Судебная психиатрия имеет некоторые специфические особенности в клинической характеристике психических нарушений, с которыми чаще всего приходится иметь дело эксперту.
Главная же ее особенность заключается в том, что судебный психиатр, изучив психические нарушения в том и другом случаях, должен им дать не только клиническую интерпретацию, не только указать место в общей системе психозов, но точно определить, о каких нарушениях, предусмотренных законом, приходится говорить в данном конкретном случае и вместе с тем дать точный ответ, может ли содеянное испытуемым быть поставлено ему в вину, иначе говоря, решить вопрос о вменяемости и наказании.
Заключение по поводу правонарушений, совершенных собственно душевнобольным, обычно не представляет особых затруднений. Главные трудности встречаются при экспертизе реактивных состояний и психопатий. Область реактивных состояний и психопатий в психиатрии вообще является наиболее сложной и трудной для изучения.
Психиатру, дающему судебно-психиатрическую экспертизу, приходится решать два основных вопроса: в каком состоянии находился правонарушитель во время совершения инкриминируемого ему деяния и имеется ли у него психическое заболевание в данное время, и, если имеется, то какое именно?
Для того чтобы дать правильное заключение о психическом состоянии, как во время правонарушения, так и в период производства экспертизы, психиатр должен учесть все то, что накоплено психиатрией вообще по вопросам диагноза, отграничения одного заболевания от других, представляющих с ним сходство. Для того чтобы при решении этих вопросов психиатр мог остаться на должной высоте, ему нужно глубокое знакомство не только с реактивными состояниями, психопатиями и шизофренией, но и со всеми психозами и психиатрией во всем объеме.
Как видно из сказанного, односторонность болезненных нарушений, с которыми приходится иметь дело психиатрам, работающим в Институте им. Сербского, может не обеспечить достаточно полного кругозора, может помешать правильной оценке случая и решить вопрос диагноза не в полном соответствии с действительным положением дела. Поэтому считаю, что деятельность института может быть эффективной только в том случае, если институт будет работать не только над односторонними наблюдениями, относящимися к ограниченным областям психиатрии.
Отсюда следует, что институт должен уйти от своей односторонности и изолированности, должен в тесную связь с другими психиатрическими институтами и с психиатрическими больницами» .
Трудно судить о том, знал ли профессор о применении в СССР судебной психиатрии в политических целях, но отмеченная им односторонность проводимой институтом психиатрической экспертизы свидетельствует о тревоге мэтра за трагические последствия такой «узкой» экспертизы для испытуемых.
«Практически важное дело судебно-психиатрической экспертизы находится в настоящее время в неудовлетворительном состоянии, что в значительной мере объясняется дефектами работы центрального в этой области Института им. проф. Сербского.
За 30 лет своего существования как научно-исследовательского учреждения, обошедшегося государству во много миллионов рублей, институт без конца пережевывает вопросы вменяемости-невменяемости и комментирует несколько статей УК, имеющих отношение к экспертизе.
Зазнайство, самоуверенность, сознательный отрыв от общей психиатрии, постоянное пускание пыли в глаза, запугивание особой важностью, сложностью, секретностью своей работы, монополизирование и стремление установить свою диктатуру как в области теории, так и практики психиатрической экспертизы - вот основные черты, характеризующие линию руководства института за много лет.
Институт подходит к своим испытуемым не с врачебных позиций, будучи занят одним вопросом - вменяемостью.
На неудовлетворительное качество экспертных заключений института мне неоднократно жаловались врачи Загородной психиатрической больницы (ст. Столбовая), где проводится принудительное лечение лиц, признанных невменяемыми. В годы, когда я консультировал в этой больнице, мне врачи демонстрировали людей, ошибочно признанных в институте шизофрениками, невменяемыми.
Я работал в Институте им. Сербского в первые, трудные годы его существования. В течение 34 лет (включая 4.5 года на фронтах Великой Отечественной и японской войн) я постоянно сталкивался с близкими мне вопросами судебно-психиатрической экспертизы. И я со всею ответственностью резюмирую свое мнение о том, что дело судебно-психиатрической экспертизы и руководства ею нуждается в решительном оздоровляющем воздействии. Необходимо изменить весь стиль работы института, связав ее с врачебной общественностью. Полагаю, что лучше всего это может быть достигнуто путем организационного объединения Института им. Сербского с Институтом психиатрии Минздрава СССР, что безусловно положительно скажется на качестве научно-теоретической, педагогической и практической экспертной работы в области судебной психиатрии.
По вопросу целесообразности существования самостоятельных психиатрических больниц в системе МВД.
В настоящее время вряд ли имеется в них серьезная потребность, за исключением, конечно, особо опасных больных с активным бредом политического содержания, а также некоторого числа больных с обильным и тяжелым уголовно-криминальным прошлым.
Мне трудно судить о количестве тех и других, но полагаю, что их немного. Учитывая современное состояние психиатрических больниц, их переполненность, невозможность выделить и обеспечить мужским персоналом специальные крепкие отделения для принудительного лечения особенно трудных и опасных больных, следует временно оставить в действии 1–2 такие специальные больницы, улучшив в них психиатрическое наблюдение, режим и лечение. Лучшие представители отечественной психиатрии высказывались всегда за рассредоточение «криминальных» психически больных среди общей массы таких больных (зарубежная практика здесь различна: так, в Англии все «криминальные» душевнобольные направляются на неопределенный срок в мрачную тюрьму - больницу Бродмур). Во всяком случае, в чьем бы ведении ни находились учреждения или отделения для «криминальных» психически больных, они должны быть психиатрическими учреждениями и методы лечения и сроки пребывания в них отдельных больных должны определяться прежде всего состоянием болезни.
Среди так называемых «криминальных» психически больных процент настоящих душевнобольных невысок, а чаще попадаются глубокие психопаты и т. п. - здесь большое значение имеет осторожный подход экспертов к признанию душевнобольными и невменяемыми ряда так называемых пограничных больных, не говоря уже о практически здоровых людях с психопатическими и другими особенностями характера».
Настаивая на необходимости изоляции «криминальных» психически больных людей от «тихих», А. Рапопорт, видимо, сознательно уходит от признания известности ему факта содержания в специальных больницах МВД СССР здоровых людей за их политические убеждения. Это право ученого. Надо помнить, что далеко не все опытные люди поверили в необратимость хрущевской демократической «оттепели» и поэтому были сдержаны в своих политических высказываниях, особенно перед ЦК КПСС.
В справке А. Рапопорта смущает его утверждение о необходимости содержания в тюремных психиатрических больницах МВД «особо опасных больных с активным бредом политического содержания» и больных с тяжелым уголовно-криминальным прошлым. Кто такие опасно больные с активным бредом политического содержания? Чем они опасны? Тем, что бросаются на нормальных окружающих их людей, или тем, что они являются сознательными борцами против советской власти? Ответ на этот вопрос уже в те годы знал мудрый ученый, знаем теперь и мы.
БАНЩИКОВ В., профессор 1-го Московского медицинского института им. И. М. Сеченова.
Из справки В. Банщикова в КПК при ЦК КПСС от 15 февраля 1956 года: «За последние два десятка лет институт постепенно растерял свои связи с общей психиатрией (матерью, его породившей), психоневрологическими учреждениями, общественностью и психиатрической печатью.
Ввиду секретности работы института его деятельность фактически, по существу, была в течение многих лет бесконтрольной со стороны Минздрава СССР.
Создав себе таким образом «монопольное» положение, изолировав научный коллектив от прогрессивного развития советской психиатрии, - институт в научном отношении не решил ни одной проблемы судебной психиатрии, снизил качество судебно-психиатрической экспертизы, о чем свидетельствуют значительные расхождения в диагнозах, устанавливаемых в институте и в последующих различных психиатрических учреждениях, куда поступали больные из института.
Считаю целесообразным реорганизовать институт в специальное отделение научного института психиатрии, а также значительно разгрузить его от практической работы по судебно-психиатрической экспертизе за счет организации соответствующих отделений в ряде психиатрических больниц».
В записке В. Банщикова есть любопытное определение. Рассуждая о тесной связи института в прошлом с общей психиатрией, автор подчеркивает, что все это «имело существенное значение в определении психического состояния политических и уголовных преступников и лиц, совершивших преступления в силу того или иного психического заболевания».
У профессора, как и у чекистов, снова фигурируют рядом политические и уголовные преступники. Трудно предположить, действительно ли В. Банщиков считал, что политическим преступником во множестве случаев можно было стать, лишь будучи душевнобольным, он проявил предусмотрительно личную осторожность в высказываниях, прекрасно понимая, как и его коллега А. Рапопорт, что в тюремных психиатрических больницах среди «криминальных» (то есть и политических) заключенных находилось слишком много здоровых психически людей.
А. Г. АБРУМОВА, докторант психиатрической клики 1-го МОЛМИ.
«Особое внимание обращает на себя так называемое специальное отделение, фактически возглавляемое Д. Р. Лунцем (а не профессором Введенским - фигурой фиктивной, Введенскому 80 с лишним лет).
В этом отделении, куда нет доступа никому, даже из числа засекреченных старших научных сотрудников, сосредоточены люди, самые близкие дирекции (Смирнова, Тальце, Сологуб).
В этом отделении даже самые сложные случаи не обсуждаются в порядке конференций, а решаются лично Бунеевым и его приближенным Лунцем. Таким образом, большой раздел практического экспортирования остается вообще без какого бы то ни было минимального контроля. Известно только, что последующий контроль осуществляется тем же Лунцем при его поездках в Казанскую специальную больницу. Совершенно понятно, что при такой системе постановки дела «честь мундира» всегда будет соблюдена.
Характерным для этого недосягаемого отделения является то, что все испытуемые, несмотря на то, что содержатся в медицинском учреждении - Институте Сербского, - почему-то находятся только под соответствующими литерами (начальными буквами - А, Б, В, и т. д.). Причем дежурный врач по институту не имеет понятия о состоянии здоровья специальных испытуемых, так как не имеет права знакомиться с их историями болезни».
А. Абрумова привела ряд примеров необъективности актов судебно-психиатрических экспертиз, проведенных в институте, подчеркивая, что «в множестве актов, выходящих из отделения проф. Н. И. Фелинской, описание состояния испытуемых подгоняют под нужные» для доказательства реактивного состояния, то есть «выбрасываются объективно имеющиеся жалобы и психотические явления, так или иначе противоречащие или не совпадающие с предполагаемым заключением».
И в заявлении А. Абрумовой мы не найдем фактов использования психиатрии как средства репрессий против политических противников советского режима. Тем не менее теперь мы знаем, что содержавшиеся в тюрьмах, в том числе и в психиатрических, под условными шифрами и обозначениями узники являлись как правило «контрреволюционерами», хотя и не исключено, что в представлении А. Абрумовой и других ее коллег они были опасными государственными преступниками, «врагами народа».
Из справки «ОБ ИНСТИТУТЕ СУДЕБНОЙ ПСИХИАТРИИ ИМ. СЕРБСКОГО», составленной членами специальной Комиссии КПК при ЦК КПСС директором Института психиатрии Минздрава СССР Д. ФЕДОТОВЫМ и заведующим отделом науки газеты «Медицинский работник» ПОРТНОВЫМ от 31 августа 1956 года:
«Институт гипертрофировал свое значение и поставил себя в положение наивысшего органа СПЭ, превратившись в своего рода «верховного судью». Органа, который бы контролировал эту ответственную, связанную с судьбами людей работу, не было, так как судебные органы не могли этого делать из-за отсутствия в их штатах квалифицированных врачей, а психиатры из общей психиатрической сети не допускались по соображениям «особой секретности». Любой преступник может быть по заключению института освобожден от ответственности и, наоборот, психически больной подвергнут судебной ответственности.
Институт поставил себя в положение наивысшего судебно-психиатрического арбитра и является в значительной части случаев последней инстанцией. Он стал самым крупным стационаром, в котором проводится экспертиза со всех концов СССР, хотя это и не вызвано необходимостью. Это создает перегрузку, очереди ожидающих экспертизы в течение многих месяцев. В момент обследования очередь на стационарную экспертизу была около 300 человек.
В известной мере очередь создается искусственно и в результате необоснованной задержки испытуемых в клиниках института.
Институт проводит экспертизу в отрыве от судебных психиатрических комиссий не только периферии, но и городской судебной психиатрической комиссии Москвы.
При повторных экспертизах нет никакой преемственности, работники городских экспертных комиссий не приглашаются в институт даже в тех случаях, когда речь идет о пересмотре данных ими ранее экспертных заключений.
В институте установилась традиция - исключать из состава СПК врача, мнение которого расходится с большинством членов комиссии. Особое мнение не записывается в актах экспертизы.
Если в одном из отделений после повторной экспертизы мнения расходятся, т. е. диагноз не устанавливается, то больного переводят в другое отделение, где экспертиза приводится к единому мнению без всякого участия врачей предыдущего отделения и ссылки на их мнения.
Протоколы обсуждения при экспертизе не ведутся. В истории болезни также нет никаких следов обсуждения и мнений врачей о данном больном. В результате чего в ряде случаев имеется разрыв между написанной историей болезни и заключением комиссии. Ярким примером чему может служить история болезни Писарева, который, согласно записям в истории болезни, выглядит человеком с упорядоченным поведением, если не считать некоторых данных анамнеза, а в акте указан диагноз шизофрении с сутяжным развитием и необходимостью изоляции (!).
В заключениях института всегда фигурирует «единое» мнение, даже в самых трудных и спорных случаях. Это значительно осложняет защиту испытуемого на суде, а подчас делает ее и вовсе невозможной.
Следует подчеркнуть, что при экспертизе часто довлела квалификация состава преступления. Это выражалось в том, что в течение многих лет психически больных, привлекаемых к ответственности по ст. 58, почти автоматически направляли на принудительное лечение с изоляцией (по старой инструкции) или на принудительное лечение в специальной психиатрической больнице (по инструкции 1954 г.), не считаясь с психическим состоянием.
Сотрудники института Калашник, Лунц, Тальце и другие ссылаются при этом на один из пунктов инструкции 1954 г. (т. е. состав преступления, а не состояние больного (!) и его действительная опасность для окружающих решал судьбу больного). Это и есть одна из форм давления следствия на экспертизу.
Таким образом, имело место определенное влияние следственных органов в толковании инструкции, которое создавало условия, когда человек только заподозренный или несправедливо обвиненный в преступлении по ст. 58, будучи признан больным, попадал в тюремную обстановку и полностью изолировался от окружающего мира. Именно таким образом оказался в заключении больной Писарев, на что он справедливо указывает в своих заявлениях.
До недавнего времени в институте вообще не проводилось никаких методов активной терапии. Даже руководитель учреждения Бунеев А. Н. придерживался той точки зрения, что лечебное вмешательство может «испортить чистоту» клинической картины состояния испытуемого (!!).
Отношение к испытуемым оставляет желать лучшего. Ряд больных содержится в изоляторах, не имеющих коек, и это объясняется якобы агрессивностью больных. Этот мотив не может служить оправданием. Он характерен для психиатрических больниц далекого прошлого.
Отмечаются случаи грубого обращения с больными, в первую очередь со стороны «ключевых» (работники МВД). В стационаре института имеет место избиение больных сотрудниками охраны, в том числе и применение такого недозволительного приема, как взятие «на хомут». Несомненно результатом грубого обращения со стороны ключевой Шамриной явилась смерть больной А. И. Козловой 6 февраля 1956 г. в 5-м отделении. Были избиты больной Болотин и больной Сазонов.
Отдельные охранники цинично заявляют (врачам): «У вас ложное представление о гуманности. Мы били и будем бить, а к вам в отделение ходить не будем, пусть вас больные бьют».
В. Федотов делает вывод о необходимости прекращения практики подготовки узких психиатров - специалистов по вопросам вменяемости, объединении ЦНИИСП им. Сербского с Институтом психиатрии Минздрава СССР, что, по его мнению, обеспечит «единство дальнейшего развития общепсихиатрической и экспертной теории и практики в СССР».
Архивные документы свидетельствуют о тесной взаимосвязанной работе карательных органов и Института им. Сербского по подавлению антисоветской деятельности граждан, попиравших при этом собственное уголовное законодательство.
На протяжении многих лет в тюрьмах Москвы постоянно по 2–3 месяца ждали СПЭ от 150 до 480 следственных заключенных, и только потому, что те же тюремные органы Москвы отказывали в приеме заключенных, прошедших СПЭ и признанных невменяемыми, на том основании, что согласно УК РСФСР они не могли содержаться под стражей. Поэтому такие заключенные в ожидании рассмотрения дел в суде и направлении их на принудительное лечение многие месяцы проводили в ЦНИИСП, превратившемся в своеобразную тюремную психиатрическую больницу. Именно поэтому ЦНИИСП охранялся личным составом войск МВД СССР, содержавшихся за счет Минздрава СССР.
Не в состоянии своевременно и точно исполнять УК РСФСР о применении мер социальной защиты медицинского характера, раздраженный медлительностью Института Сербского в производстве экспертиз и упрямой позицией тюремных органов, прокурор РСФСР А. Круглов направляет министру внутренних дел РСФСР Н. П. Стаханову удивительно циничный по содержанию документ.
«Заключение судебно-психиатрической экспертизы не может служить основанием к отказу в приеме этих лиц (прошедших экспертизу) обратно в тюрьмы. По закону (!) заключение судебно-психиатрической экспертизы о невменяемости не ведет автоматически к освобождению арестованных из-под стражи. Судебно-следственные органы могут не согласиться с заключением экспертизы и назначить повторную экспертизу. Наконец, суд может, не назначая повторной экспертизы, вынести обвинительный приговор, отвергнув заключение экспертизы о невменяемости, соответствующим образом мотивируя это (!).
Возможность содержания в тюрьмах арестованных, признанных невменяемыми, до перевода их на лечение в больницы, предусмотрена также ст. 8 инструкции Минздрава СССР от 31 июля 1954 г. …
Прошу Вас дать указание соответствующим органам о беспрепятственном и незамедлительном приеме обратно в тюрьмы арестованных, прошедших экспертизу в институте Сербского, независимо от ее результатов».
Директива прокурора РСФСР невольно обнажает подчиненность и зависимость СПЭ, проводившейся ЦНИИСП, если можно было ею так легко пренебрегать. Прокурор РСФСР прекрасно знал о несоответствии многих актов экспертизы Института Сербского истинному психическому состоянию испытуемых подследственных. А что это так и было, свидетельствуют некоторые приводимые мною факты о диагнозах и заключениях о вменяемости повторных экспертиз испытуемых периода 1951–1955 годов.
Осужденному по ст. 58 УК РСФСР МАРКЕЕВУ Д. М. экспертизой, проводившейся в ЛТПБ, был поставлен диагноз: «обнаруживает остаточные явления травматического поражения головного мозга с чертами повышенной возбудимости, но без изменения интеллекта».
Испытуемый был признан вменяемым. Но такой диагноз и заключение не удовлетворили центральную судебно-психиатрическую комиссию тюремного отдела МВД СССР, и Маркеева направляют в ЦНИИСП на повторную экспертизу, признавшую его невменяемым в связи с тем, что он обнаруживал признаки травматического поражения центральной нервной системы с выраженными изменениями со стороны психики. «Степень этих изменений столь значительна, что состояние испытуемого может быть приравнено к душевному заболеванию. Нуждается в направлении в психиатрическую больницу МВД СССР на принудительное печение с изоляцией».
Такая же участь постигла заключенных М. ЗАБОТКИНА, К. МУРАТОВА, И. ЗУДОВА, К. УУСТАЛУ, В. АВДЕЕВА, П. ЛАДУТЬКО, В. ПЕТРОВА, Л. НЕДРУЧЕНКО (все осуждены по политическим мотивам).