СТИХОТВОРЕНИЯ НОМЕРА НА ИСТОРИЧЕСКОМ ФОНЕ
Здравствуйте, Евгений-сан!
С наступающим Новым 2003 годом!
Как дела? Наверно Вы сейчас очень заняты, да?
Каждый раз, большое спасибо за Ваш бюллетень. Очень интересно и полезно, хотя еще трудно прочесть для меня. И Ваше познакомление про стихотворения Исикава Такубоку тоже прекрасно!
Поэтому этот раз, я хочу послать Вам это красивое письмо, которое раньше написала госпожа Вера Маркова-сан. Посмотрите, пожалуйста!
Дело в том, что профессор Иваки раньше преподавал мне стихотворения Такубоку в нашем университете (20 лет назад). Он был очень известным профессором про изучение Такубоку. 9 лет назад, тогда я работал в турфирме, я решил помогать ему. Тогда я просил 2 знакомых, и мне удалось получить это сердечное письмо от Веры Марковой. Мой бывший профессор Иваки тогда очень обрадовался. К сожалению они ни разу не смогли встретиться. Тогда ей было 93 года. Через год она умерла. Через 2 года профессор Иваки тоже умер. Была такая история.
Прочитаете, пожалуйста, ее письмо. Я думаю, что это письмо очень красиво и элегантно!
С уважением,
Макото Эбисудани
Хиросима
26 декабря 2002
[email protected]
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ОБЩЕСТВА ПО ИЗУЧЕНИЮ ТВОРЧЕСТВА ИСИКАВА ТАКУБОКУ ПРОФЕССОРУ ИВАКИ
В этот памятный день мне хотелось бы сказать всем, кто любит замечательные стихи Такубоку, что в России тоже известно и любимо его творчество. Переводы его стихов выходили несколько раз и даже оказали влияние на некоторых русских поэтов и просто читателей, которые любят стихи и иногда их пишут. Стихи Такубоку положены на музыку композиторами, например, таким известным как Микаэл Таривердиев, и исполнялись на концертах в консерватории города Москвы, а также и в других городах.
Стихи Такубоку позволили русским людям глубже понять красоту и глубину японской поэзии, её особенные приёмы, краткость и силу выражения затаённого чувства и научили их избегать пустого многословия ради так называемой красоты слова.
Кроме того, русские люди глубже постигли историю Японии и её интеллигенции, вышедшей из народа, их демократических чаяний и порывов.
Русские люди ценят, что Исикава Такубоку любил русскую литературу и знал её, высоко чтил и в своих статьях отзывался на творения Льва Толстого. Проезжая по снежным равнинам Хоккайдо и глядя на тополя, он вспоминал Ивана Тургенева и его замечательные пейзажи. Описывая пейзажи Хоккайдо, он как бы видел перед собой Россию.
Как учитель в сельской школе он учил детей любить нашу страну и желать ей победы демократии. Он даже писал, что хотел бы участвовать в борьбе за эту победу.
В этот памятный день мы хотели бы положить полевые цветы наших лугов - ромашки, васильки, колокольчики - к изножью памятника замечательного японского поэта. Я лично внесла свой скромный вклад в это душевное глубокое знакомство русских людей с творчеством этого великого сына Японии.
Вера Маркова
ИСИКАВА ТАКУБОКУ (28.10. 1885, с. Тамаяма, о. Хонсю - 13.04.1912, Токио) - японский писатель.
Он умер очень рано, в двадцать шесть с половиной лет, оставшись в памяти своего народа «вечным юношей». Во многих местах Японии можно увидеть большие каменные глыбы с высеченными строками его стихов, их знает каждый японец. Они стали народными песнями. Произведения ни одного японского писателя XX века не имеют такого количества переизданий, как стихи Исикава Такубоку. В японской литературоведческой науке существует отдельная отрасль - «такубокузнавство». До сих пор вышло несколько тысяч книг и статей о его жизни и творчестве. Эти работы являются не менее популярными, чем его собственные произведения.
Лучшая часть литературного наследия Исикава Такубоку именно та, которая принесла ему мировую славу, это танка (буквально «короткая песня»). Он писал их на протяжении всей творческой жизни, публикуя в журналах и газетах. Всего в наследии поэта насчитывается несколько сотен «коротких песен»; семьсот сорок пять выбранных танка составили две отдельные сборники. Эти тоненькие книжечки являются своеобразными лирическими дневниками поэта жизни.
Исикава Такубоку родился 28 октября 1885 г. (в некоторых японских источниках днем рождения Исикава Такубоку считается 20 февраля 1886 г. - дата регистрации его рождения) в селе Тамаяма префектуры Иватэ на северо-востоке острова Хонсю. Настоящее имя поэта - Хадзимэ, то есть «первый». Так назвали его, видимо, потому, что он был первым и единственным мальчиком в семье священника Исикава Іттея.
Весной 1887 г. семья Исикава Такубоку переехала в соседнее село Сібутамі, в котором отец стал настоятелем буддийского храма. Это село поэт и называть в будущем своей родиной. Детские годы - самая счастливая пора в жизни будущего поэта. Единственный парень был неженкой в семье, все его желания беспрекословно выполнялись. Вволив отец и очередную прихоть сына - и в пять с половиной лет, то есть еще не дойдя надлежащего возраста, Хадзимэ стал школьником. Он часто болел, однако учился прекрасно, выделялся даже среди старших возрастом одноклассников необыкновенной сообразительностью. Недаром односельчане называли его «ребенком с божьим даром». Сельскую «четырехлетку» он закончил с отличием.
Для обучения в следующих трех классах начальной школы парня отправили в столицу префектуры - город Мориока. Там он жил у маминого брата. Сразу по окончании школы, в апреле 1898 г., Хадзимэ успешно сдал экзамены в префектурну гимназию. Стать гимназистом - это для сельского парня в то время было значительным достижением, поэтому не удивительно, что родители просто обожали сына и, разумеется, возлагали на него большие надежды. И здесь, в гимназии, Хадзимэ поражал преподавателей не по годам развитым умом. Он даже дружил в основном со старшеклассниками. Однажды один из них, Кіндаїті Кьоске, в будущем выдающийся японский филолог, дал ему почитать журнал «Утренняя звезда», что его начало выдавать в Токио «Общество новой поэзии». С тех пор Исикава Такубоку, который до сих пор серьеВНО интересовался литературой, стал прямо-таки бредить ею.
На рубеже XIX-XX в. японская поэзия переживала свой взлет. После буржуаВНОй революции Мэйдзи 1868 г. в Японии начали интенсивно переводить произведения европейских писателей. В системе японского стихосложения возникла новая форма сінтайсі (дословно - «стихи новой формы»), ибо переводить длинные стихи западных поэтов традиционными короткими формами хокку (трехстишие) и танка (п"ятивірш) было невозможно. Японские «стихи новой формы» подобные нашему белого стиха, имеют неограниченное количество строк, в основном дванадцятискладових с цезурою после седьмого состава. Многие из японских поэтов начал писать собственные произведения преимущественно в форме сінтайсі. Вместе с новой формой пришел и новый смысл - в японской поэзии начался период романтизма, который достиг своей вершины в творчестве Сімадзакі Тосона (1872-1942).
Романтические веяния не обошли и традиционных форм. Сначала Масаока Сики (1867-1902), а потом Есано Теккан (1873-1935) не только своими теоретическими трудами, но и на практике доказали, что хокку и танка могут по-настоящему возродиться только благодаря новому содержанию. В 1899 г. Есано Теккан организовал «Общество новой поэзии», к которому привлек большинство поэтов того времени, а с 1900 г. начал издавать журнал «Утренняя звезда», - ему и суждено было стать главной трибуной романтической поэзии.
Увлеченный идеями Теккана, Исикава Такубоку начал писать п"ятивірші и сінтайсі в духе поэтов «Утренней звезды», помещая их, вместе со своими статьями, в рукописных школьных журналах. В это время к пятнадцатилетнего юноши пришла любовь. Исикава Такубоку влюбился в Хоріаї Сэцуко, девушку, которая жила по соседству. В будущем он женится на ней.
Отдавшись поэзии, бывший «самый талантливый из учеников» стал понемногу пропускать уроки и получать не самые лучшие оценки. Нельзя, правда, сказать, что гимназия уже совсем не интересовала его - в 1901 г. он был одним из организаторов забастовки учащихся. Но после неудачи на очередных экзаменах и выговора он окончательно решил покинуть гимназию, хотя до ее окончания оставалось проучиться полгода. Семнадцатилетний парень считал, что имеет и более важные причины уйти из гимназии: он станет литератором.
В конце октября 1901 г. Исикава Такубоку поехал в Токио. Там он познакомился с Текканом и стал членом «Общества новой поэзии», тем самым получив возможность регулярно публиковать свои стихи в «Утренней звезде». Однако дневное сидение в библиотеке, разумеется, не давало ему никаких доходов. Его выгнали из квартиры, которую он снимал. Голод и холод довершили дело: Исикава Такубоку. тяжело заболел. Узнав об этом, испуганный отец приехал в Токио и забрал сына домой.
Лечась после возвращения в Сібутамі, Исикава Такубоку настойчиво занимался самообразованием, много писал - теперь, по совету Теккана, в основном сінтайсі. В декабре 1903 года на страницах «Утренней звезды» появились пять его «длинных стихов». Эта подборка впервые была подписана псевдонимом Такубоку (буквально - «клюйдерево»), который предложил молодому поэту Теккан.
1904 г. - год стремительного взлета популярности Исикава Такубоку. Его поэзии были почти в каждом номере «Утренней звезды» и в других изданиях. И. Т. становится известным в широких литературных кругах. Осенью этого года поэт вторично поехал в Токио, и через несколько месяцев, в мае 1905 г., в столице вышел в свет сборник «Жажда» («Акогаре»), написанная в стиле «стихи новой формы».
Правда, в истории японской поэзии первая сборка Исикава Такубоку не оставила заметного следа. Написаны под сильным влиянием романтической школы,- хоть и очень искусно как для начинающего,- его стихи не отличались оригинальностью ни в языке, перегруженному архаизмами и поэтическими красивостями, ни в тематике, где преобладали мотивы мировой скорби и одиночества, оторванные от жизни стремление.
В июне 1905 г. Исикава Такубоку вынужден был покинуть Токио: отец, чтобы материально поддержать сына, распродал криптомерії, принадлежавших храму, и, обвиняемый прихожанами, лишился должности. Исикава Такубоку поехал в Мориока, где поселились родители с младшей дочерью. Вскоре он женился. С тех пор для семьи Исикава Такубоку начались тяжелые времена. До самой смерти, несмотря на все усилия, ему так и не удастся вырваться из полунищенского существования.
В начале 1906. Исикава Такубоку с семьей, теперь единственный ее кормилец, вернулся в Сібутамі и устроился учителем в родной школе. Скудного заработка - восемь иен в месяц - не хватало на пятерых человек, и поэтому, надеясь на гонорар, он поздними вечерами писал роман из жизни сельских учителей. И опубликовать «Облако-гения» - свое первое прозаическое произведение - ему не удалось. Материальное положение семьи ухудшалось. К тому же, вскоре родился ребенок. Отец Исикава Такубоку, чтобы избавить семью от лишнего рта, ушел из дома куда глаза глядят, имея единую наиболее вероятную перспективу: погибнуть с голода где-нибудь под забором. Вскоре его нашли и вернули домой, но для Исикава Такубоку это событие стало страшным потрясением. Он понял, что дальше так жить нельзя, что надо искать заработков.
Перед тем как уйти из школы, в апреле 1907 p., Хадзимэ организовал забастовку учеников, который поднял большой переполох во всем селе. «Словно камнями гонимый», покидает родину поэт. Взяв с собой только младшую сестру, 4 мая 1907 г. Исикава Такубоку отправился на Хоккайдо, где остановился в городе Хакодатэ. Члены здешнего общества поэтов помогли ему устроиться учителем в начальной школе. Появились и другие источники заработка: его пригласили заведовать редакцией местного поэтического журнала, а впоследствии он еще договорился и о работе в газетном издательстве. Жизнь понемногу выровнялось. В начале июля он вызвал к себе жену с дочерью, а через месяц - мать. Но и в этот раз пожалуйста судьбы не была длительной. В ночь на 25 августа огромный пожар сжег две трети Хакодате. Сгорело все: и школа, и редакция журнала и издательство.
Начались печальные странствия поэта по острову. В Саппоро он прожил недолго, всего две недели, потому что должность корректора в газетном издательстве не давала основного - более-менее приличного заработка. О какое-то творческое удовлетворение от работы Исикава Такубоку теперь и не мечтал. Он переехал в г. Отару и устроился в редакцию только что открытой газеты, но и здесь не задержался надолго. Устав от постоянных ссор, он в конце концов вынужден был уволиться. Один, без семьи, в начале 1908 г. Исикава Такубоку отправился через весь Хоккайдо в городок Кусиро, где получил должность главного редактора местной газеты. «В поисках хлеба насущного я забирался все дальше на север,- писал Исикава Такубоку,- но и там до моих ушей донесся голос молодого движения, который захватил и общественное мнение, и литературу. Пересит поэзией пустых мечтаний и некоторый жизненный опыт, который я получил, помогли мне воспринять дух этого нового движения».
Этим новым движением был натурализм - явление в японской литературе достаточно сложное и неоднородное. Эта литературная течение включала в себя и собственно натурализм и критический реализм. Журнал «Утренняя звезда» и весь направление романтизма на то время утратили свои ведущие позиции. Появилась тенденция перехода от поэзии к прозе. Популярность приобретали натуралистические и реалистические прозаические произведения Нагаи Кафу, Сімадзакі Тосона, Кунікіда Доппо.
Исикава Такубоку радостно приветствовал появление нового течения. В статье «Ветвь на столе» (февраль 1908) он писал: «Натурализм родился, чтобы изменить литературу, огромным недостатком которой является исключительное внимание только к формальной мастерства». В конце апреля 1908 г., перевезя семью из Отару в Хакодате и оставив ее под опекой своего приятеля Мия-дзакі Ікуу, Исикава Такубоку поехал в столицу. Здесь ему дал убежище Кіндаїті Кьоске, теперь студент Токийского университета. Почти не выходя из комнаты, за полтора месяца И. Т. написал пять повестей, ни одно из произведений не приняли к печати. Нечем было помогать семье, росли долги, исчезала вера в собственный талант, а потом начали появляться мысли о самоубийстве.
Во время одной из бессонных ночей Исикава Такубоку стал записывать в тетради п"ятивірші. Это были простые, незатейливые размышления о своей нищенской жизни, воспоминания о счастливом детстве. Эти стихи совсем не были похожи на те, которые он писал до сих пор, их рожал отчаяние и желание хоть где-нибудь спрятаться от него. За двое суток Исикава Такубоку написал более двухсот пятистиший.
В его душе, в его взглядах на литературу произошел значительный перелом. Вот отрывок из его статьи «Стихи, которые можно есть» (1909): «Надо полностью раскрыть свой большой талант. Надо писать стихи, имея ощущение неразрывной связи с настоящей жизнью. Надо писать стихи, от которых шел бы не аромат изысканных блюд, а запах нашей повседневной пищи. Надо писать стихи, в которых мы испытываем потребность. Возможно, это означает спустить поэзию с установленных позиций на какие-то ниже, но мне кажется, что поэзию, от наличия или отсутствия которой в нашей жизни ничего не меняется, надо превратить в предмет первой необходимости. Это единственная возможность утвердить право поэзии на существование». Начиная с июля 1908 г., на страницах различных периодических изданий постоянно публиковались его п"ятивірші. «Это мои грустные игрушки», - говорил поэт. В декабре 1910 г. вышел в свет сборник «Горсть песка» («Ітіака-ка суна»), а в июне 1912, посмертно, - сборник «Грустные игрушки» («Канасікі Ганга»). Именно они и сделали Исикава Такубоку самым любимым поэтом японского народа.
В июне 1911г. Исикава Такубоку написал несколько «длинных стихов» откровенно политического содержания. Впоследствии они составили сборник «Свист и свисток» («Обіко-токутібуе», 1912).
Последние, токийские, годы жизни писателя (1908-1912) - это не только период стремительного развития художественного мастерства, но и период самого интенсивного труда: за это время написано несколько повестей, десятки литературно-критических и публицистических статей, сотни стихов.
Кое-что из этого огромного количества произведений Исикава Такубоку удавалось опубликовать. Кроме того, он работал корректором в одной из столичных газет, был сотрудником редакции литературного журнала «Плеяды». Так вот через год после приезда в Токио у него появилась возможность вызвать к себе мать и жену; чуть позже приехал и отец. Материальное положение семьи постепенно стало лучше - точнее бы сказать, приближалось к прожиточному минимуму. Но полуголодная жизнь предыдущих лет принесло свои страшные последствия-в семье появился туберкулез. Сначала умер маленький сын, который родился в октябре 1910 г. Эта тяжелая утрата ускорило смерть самого Исикава Такубоку. Он умер 13 апреля 1912 г. За месяц до этого, уже обречен, он похоронил мать. Вторая дочь Исикава Такубоку родилась через два месяца после его смерти. А через год она стала круглой сиротой - в мае 1913 года умерла Сэцуко, жена Исикава Такубоку.
Апрель японцы называют «месяцем Такубоку». Ежегодно 13 апреля в Японии отмечается день его памяти. Исикава Такубоку стал основоположником реалистического направления в форме танка. И не только основоположником - до сих пор ни один японский поэт не достиг в танка тех вершин реалистического мастерства, что были доступны гению Исикава Такубоку.
Стиль пятистиший Исикава Такубоку отличается предельной простотой выражения и одновременно глубоким психологизмом, отсутствием малейшей нарочитости, а через это - и некоторым несовершенством законопроекта формы. Приятель Исикава Такубоку поэт Вакаяма Бокусуй писал: «Иногда кажется, что он, забывшись, разговаривает сам с собой, как будто переводит дыхание». В этих «разговорах с собой» Исикава Такубоку довольно часто нарушал канон п"ятивірша танка (1-й и 3-й строки - пять слогов, 2-й, 4-й и 5-й - семь), уменьшая или, чаще, увеличивая количество слогов в стихе-строке против нужной нормы. Неуклюжесть, с формальной точки зрения, некоторых пятистиший Исикава Такубоку объясняется, конечно же, не недостатком художественного мастерства (в сборнике «Жажда» он доказал обратное). Будто именно об этой непригладженість сказал Мотоорі Норінага, филолог и поэт VIII века:»...искренние человеческие чувства - нежные, неравные и даже неразумные. А поскольку поэзия является чем-то таким, что описывает чувства, ей подобает быть в гармонии с чувствами, то есть быть неровной, угловатой и не приглажена».
Но главная заслуга Исикава Такубоку заключается не в «розкріпаченні» формы поэтической миниатюры (в тривіршах поэта XVII века Мацуо Басе встречаются и более значительные «вольности») и не в том, что он в своих танка начал широко употреблять слова живой, народной речи вместо книжной лексики. Новаторство Исикава Такубоку - это прежде всего решительная демократизация содержания «короткой песни». От многих штампов средневековой танка отказались уже романтики. Но и в их произведениях основными остались две главные темы классического п"ятивірша: природа и любовь. У танка Исикава Такубоку эти темы уже не доминируют над другими. Тематика его пятистиший самая раВНОобразная, она не знает ни симпатий, ни ограничений.
Такая демократичность содержания была характерна для поэтического жанра хайку, расцвет которого приходится на XVII-XVIII вв. Итак, можно сказать, что Исикава Такубоку сделал определенный синтез формы танка и жанра хайку.
Украинский язык отдельные произведения Исикава Такубоку переложили Г. Турков и М. Федоришин.
«Поэзия должна быть высокой, как небо,
и земной, как хлеб насущный».
В. Маркова
Точно нить порвалась
У воздушного змея…
Так легко, неприметно
Улетело прочь
Сердце дней моих юных.
Дорогие подписчики и гости блога «Музыка души»!
Эту статью я хочу посвятить миниатюрам известного лирического японского автора Исикавы Такубоку. Он увлекся поэзией еще в детстве, а в шестнадцать лет, не закончив школу, отправился в Токио, чтобы стать поэтом. За 2 года он создал более 500 танка, которые вошли в сборник «Горсть песка». Именно этот сборник его прославил. Исикава Такубоку заболел туберкулезом в юном возрасте, с трудом сводил концы с концами. Он рано женился, а свою дочку назвал Сонечкой. Очень любил Ф. Достоевского. Его второй сборник пятистиший «Печальные игрушки» вышел уже после смерти поэта.
В этой статье хочу сказать и несколько слов о переводчице танка Вере Николаевне Марковой. Вера Николаевна известна как лучшая переводчица японских миниатюр. Она родилась в Минске, поступила на филологический факультет в Петроградский Университет. И попала на лекции известного востоковеда, основателя российской школы японоведения Николая Конрада. Вера Николаевна влюбилась в емкие японские стихи и эту любовь пронесла через всю жизнь. Спустя некоторое время стала лучшей ученицей академика, который пророчил, что ее удел – переводить кружевные строки поэтов старой Японии. И, действительно, Вера Николаевна перевела многих знаменитых поэтов Сайгё, Исикаву Такубоку, Иссё и других. Причем сделала это настолько блистательно, что фраза Хемингуэя, как отмечает Е. Витковский, «консервированные абрикосы бывают лучше свежих» очень подходит к ее творчеству.
Koitsu, Tsuchiya ©
Один только ее перевод Исса
«Тихо, тихо ползи
Улитка по склону
Вверх, до самых высот!»
стала откровением для советской поэзии.
В.Н. Маркова перевела японские народные сказки, роман лауреата Нобелевской премии Кавабаты Ясунари «Танцовщица из Идзу», знаменитый литературный памятник тысячелетней давности «Записки у изголовья», новеллы, пьесы… Вера Николаевна писала предисловия к этим книгам, причем предисловия написаны доступным языком, несмотря на глубину исследования. Японское правительство наградило ее орденом Благородного Сокровища.
Все, кто был близко знаком с Верой Николаевной, отмечают ее острый ум, величавость и внутреннее благородство. К сожалению, ее собственных стихов я не смогла найти, а те, кто их читал, утверждают, что они великолепны. Вера Николаевна ушла в иной мир в начале 1995 года, прожив 87 лет. И оставила нам потрясающие переводы!
В одном из своих предисловий к книге Исикавы Такубоку она писала
«…стихи Исикавы Такубоку поражают напряженностью эмоций и скупыми, тщательно отобранными штрихами, которыми мастер рисует лирический образ. Одно из самых известных стихотворений «На песчаном белом берегу». В пяти строках передана печаль, бесконечное одиночество, безбрежность океана и бесконечная неизвестность будущего. Это стихотворение можно приводить только целиком, это совершенство, в котором нечего прибавить или убавить:
На песчаном белом берегу,
Островке
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.»
Предлагаю вашему вниманию несколько пятистиший Исикавы Такубоку. Тонких, пронзительных, наполненных грустью…Сердце сжимается, читая их. У него была жена, любимая дочка, но как же он был одинок…
Я обращалась уже к японской миниатюре в рубрике «Мои интервью» — в разговоре с моей тезкой, с моей любимой . Изумительное интервью. Одно из моих любимых. Если не читали – обязательно зайдите. Вы получите наслаждение, уверяю вас!!
Могу ли забыть
Того, кто, не смахивая слезы,
Бегущей по щеке
Показал мне
Как быстро сыплется горсть песка
«И лишь из-за этого
Умереть?»
«И лишь ради этого
Жить?»
Оставь, оставь бесполезный спор
Koitsu, Tsuchiya ©
Перед огромным морем
Я один.
Уже который день,
Как только к горлу подступают слезы,
Из дома ухожу.
Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.
Грустные звуки ночные
Скупо падают в тишине
Я одиноко брожу,
Словно их подбираю
Один за другим с земли.
Koitsu Tsuchiya ©
Бледно-зеленое —
Выпьешь
И станешь прозрачным,
Словно вода. . .
Если б такое найти лекарство!
Словно где-то
Тонко плачет
Цикада. . .
Так грустно
У меня на душе.
Раскрыл всю душу
В разговоре. . .
Но показалось мне,
Я что-то потерял,
И я от друга поспешил уйти.
Тиан Вы ©
Осень настала.
Тревога любви
Не отпускает ни на минуту. ..
Не спится всю ночь.
Крики диких гусей.
Быть может, оттого я так печален,
Что ярких красок
Нет вокруг меня?
Послал купить я
Красные цветы.
Лунный свет
И моя тоска
Переполнили небо и землю,
Обратились
В осеннюю ночь.
С безучастным видом
Я говорил.
С безучастным видом
Слушала ты.
Вот, пожалуй, и все.
Если на улице вдруг
Облик мелькнет похожий,
Так и запляшет
Сердце в груди.
Пожалей меня!
На песчаном холме
Я долго лежал
Ничком,
Вспоминая далекую боль
Первой моей
Родился в далекой северной префектуре Иватэ, рос в деревне Сибутами, где его отец был священником в буддийском храме. Поступив в школу Мориока, он, вдохновленный стихами поэта Ёсано Хироси, решил посвятить себя литературе. Он предлагает в журналы свои романтические стихи, но его мало печатают. Было лишь несколько публикаций во влиятельном журнале «Плеяды» («Субару»), которые подверглись критике. В это время он начинает писать в традиционном жарне танка, вмещая в старую форму совершенно новые переживания, повседневную жизнь и тоску. Танка этого периода вышли в свет под названием «Горсть песка» (1910). Поэт нанимается на работу в газету Асахи симбун, где становится корректором и впервые получает постоянный заработок. В 1909 он опубликовал ставшее позже знаменитым эссэ о поэзии «Стихи, которые можно есть», в котором изложил принципы современной поэзии и запечатлел собственный опыт. Он скончался от туберкулеза в большой бедности в 1912 г. в возрасте 26 лет. После смерти поэта увидела свет его вторая книга танка "Грустная игрушка", ставшая любимой книгой японцев. В ней собраны лучшие его стихи самых последних лет и месяцев. Широко известен его «Дневник, написанный латиницей».
На морском побережье острова Хоккайдо поставлен памятник поэту. Юноша сидит в сосредоточенном и глубоком раздумье, подперев голову тонкой рукой. И люди читают выгравированные на постаменте слова:
На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
Летит над грядою дюн,
Цветешь ли ты, как бывало,
Шиповник, и в этом году?
Танка из сборника "Горсть песка"
* * *
На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.
* * *
О, как печален ты,
Безжизненный песок!
Едва сожму тебя в руке,
Шурша чуть слышно,
Сыплешься меж пальцев.
* * *
Там, где упала слеза,
Влажное
Зерно из песчинок.
Какой тяжелой ты стала,
Слеза!
* * *
Могу ли забыть
Того, кто, не смахивая слезы,
Бегущей по щеке,
Показал мне,
Как быстро сыплется горсть песка.
* * *
К песчаным холмам
Прибит волною сломанный ствол,
А я, оглядевшись вокруг,
О самом тайном
Пытаюсь хотя бы ему рассказать.
* * *
Перед огромным морем
Я один.
Уже который день,
Как только к горлу подступают слезы,
Из дома ухожу.
* * *
На песчаном холме
Я долго лежал
Ничком,
Вспоминая далекую боль
Первой моей любви.
* * *
Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал
И, мысль о смерти отбросив прочь,
Снова пошел домой.
* * *
Без цели
Я из дома выхожу,
Без цели
Возвращаюсь.
Друзья смеются надо мной.
* * *
Словно где-то
Тонко плачет
Цикада. . .
Так грустно
У меня на душе.
* * *
Я зеркало взял,
Стал строить
Гримасы на сто ладов -
Какие только умел. . .
Когда устал я от слез.
* * *
А где-то спорят люди:
Кто вытащит
Счастливый жребий?
И мне бы с ними
Потягаться.
* * *
В трамвае
Встречается мне каждый раз
Какой-то коротышка,
Впивается хитрющими глазами. . .
Я начал опасаться этих встреч.
* * *
Перед лавкой зеркал
Я вдруг удивился. . .
Так вот я какой!
Обтрепанный,
Бледный.
* * *
Я в дом пустой
Вошел
И покурил немного. . .
Мне захотелось
Одному побыть.
* * *
Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот - с поезда сошел,
И некуда идти.
* * *
Зарыться
В мягкий ворох снега
Пылающим лицом.. .
Такой любовью
Я хочу любить!
* * *
Зевнуть бы,
Не думая ни о чем,
Как будто бы пробудился
От долгого,
От столетнего сна.
* * *
С легкой душою
Хотел я его похвалить,
Но в сердце самолюбивом
Глубоко таилась
Печаль.
* * *
Льется дождь -
И в доме моем
У всех
Такие туманные лица. . .
Хоть бы дождь скорей перестал!
* * *
Я похвалой польщен?
Нет, гнев меня берет.
Как грустно
Знать себя
Уж слишком хорошо!
* * *
Прошла веселая пора,
Когда любил я
Вдруг постучать
В чужую дверь,
Чтоб выбежали мне навстречу.
* * *
Вчера держался я на людях,
Как избранный
Властитель дум,
Но после на душе -
Такая горечь!
* * *
Непригодный к делу
Поэт-фантазер,
Вот что думает он про меня.
И у него-то, как раз у него
Мне пришлось попросить взаймы.
* * *
«То хорошо
И это хорошо!» -
Иные люди говорят.
Завидна мне
Такая легкость духа.
* * *
Когда приходится служить
Капризным,
Наглым самодурам,
Как страшен
Кажется весь мир!
* * *
Есть радостная,
Легкая усталость,
Когда, дыханья не переводя,
Закончишь
Трудную работу.
* * *
Застыли палочки в руке,
И вдруг подумал я с испугом:
«О, неужели наконец
К порядкам, заведенным в мире,
Я тоже исподволь привык!»
* * *
Как, впитывая воду
До отказа,
Морская губка тяжелеет,
Так чувство тяжести
В душе моей растет.
* * *
Просто так, ни за чем
Побежать бы!
Пока не захватит дыханье,
Бежать
По мягкой траве луговой.
* * *
Из дома выйду,
Словно очнусь.
Ведь есть же где-то теплое солнце. . .
Глубоко,
Полной грудью вздохну.
* * *
Сегодня убежала наконец,
Как зверь больной,
Не знавшая покоя,
Тревога. ..
Из сердца вырвалась - и убежала.
* * *
О друг мой,
Нищего не укоряй
За то, что так жалок он.
Голодный,
И я на него похож.
* * *
Запах свежих чернил.
Вытащил пробку.
У меня, голодного, вдруг
Засосало под ложечкой. . .
Грустная жизнь!
* * *
Было двое друзей у меня,
Во всем на меня похожих.
Умер один.
А другой
Вышел больным из тюрьмы.
* * *
Раскрыл всю душу
В разговоре. . .
Но показалось мне,
Я что-то потерял,
И я от друга поспешил уйти.
Работай,
Работай! Что из того?
Жизнь не становится легче. . .
В упор гляжу я
На руки свои.
* * *
Словно будущее мое
Вдруг раскрылось
Во всей наготе.
Такая печаль -
Не забыть, не отбиться. . .
* * *
Не знаю отчего,
Мне кажется, что в голове моей
Крутой обрыв,
И каждый, каждый день
Беззвучно осыпается земля.
* * *
Слова,
Неведомые людям. . .
Вдруг показалось мне -
Я знаю их
Один.
* * *
Я сердце новое себе искал
И вот сегодня
Один бродил
По улицам глухим...
Я и названья их
Не знаю!
* * *
В сердце у каждого человека
Если вправду
Он человек -
Тайный узник
Стонет. . .
Песни о любви к себе
На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.
О, как печален ты,
Безжизненный песок!
Едва сожму тебя в руке,
Шурша чуть слышно,
Сыплешься меж пальцев.
Там, где упала слеза,
Влажное
Зерно из песчинок.
Какой тяжелой ты стала,
Слеза!
Могу ли забыть
Того, кто, не смахивая слезы,
Бегущей по щеке,
Показал мне,
Как быстро сыплется горсть песка.
К песчаным холмам
Прибит волною сломанный ствол,
А я, оглядевшись вокруг, -
О самом тайном
Пытаюсь хотя бы ему рассказать.
Перед огромным морем
Я один.
Уже который день,
Как только к горлу подступают слезы,
Из дома ухожу.
На песчаном холме
Я долго лежал
Ничком,
Вспоминая далекую боль
Первой моей любви.
Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал
И, мысль о смерти отбросив прочь,
Снова пошел домой.
С досадой
Мать окликнула меня,
Тогда лишь, наконец, заметил:
По чашке палочками
Я стучу, стучу…
Под вечер без огня сидел я
И вдруг гляжу:
Выходят из стены
Отец и мать,
На палки опираясь.
Я в шутку
Мать на плечи посадил,
По так была она легка,
Что я не мог без слез
И трех шагов пройти!
Без цели
Я из дома выхожу,
Без цели
Возвращаюсь.
Друзья смеются надо мной.
Словно где-то
Тонко плачет
Цикада…
Так грустно
У меня на душе.
Я зеркало взял,
Стал строить
Гримасы на сто ладов
Какие только умел…
Когда устал я от слез.
Слезы, слезы –
Великое чудо!
Слезами омытое
Сердце
Снова смеяться готово.
«И лишь из-за этого
Умереть?»
«И лишь ради этого
Жить?»
Оставь, оставь бесполезный спор.
Чтобы стало на сердце легко!
Такой бы найти
Радостный труд!
«Завершу его
И тогда умру», – я подумал…
Ночное веселье
В парке Аеакуса,
Вмешался в толпу.
Покинул толпу
С опечаленным сердцем.
Когда, как редкий гость,
Приходит в сердце
Тишина,
Легко мне слушать
Даже бой часов.
Я взошел на вершину горы.
Невольно
От радости
Шапкой взмахнул.
Снова спустился вниз.
А где-то спорят люди:
Кто вытащит
Счастливый жребий?
И мне бы с ними
Потягаться.
Хотел бы в гневе
Вдребезги вазу разбить!
Разбить бы сразу –
Девяносто девять –
И умереть.
В трамвае
Встречается мне каждый раз
Какой-то коротышка,
Впивается хитрющими глазами.
Я начал опасаться этих встреч.
Перед лавкой зеркал
Я вдруг удивился…
Так вот я какой!
Обтрепанный,
Бледный.
Я в дом пустой
Вошел
И покурил немного,
Мне захотелось
Одному побыть.
Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.
Зарыться
В мягкий ворох снега
Пылающим лицом…
Такой любовью
Я хочу любить!
Руки скрестив на груди,
Часто думаю я теперь:
«Где он, враг-великан?
Пусть выйдет,
Попляшет передо мной!»
Зевнуть бы,
Не думая ни о чем,
Как будто бы пробудился
От долгого,
От столетнего сна.
Белые руки,
Большие руки…
Все говорят про него:
«Какой он необычайный!»
И вот – я встретился с ним.
С легкой душою
Хотел я его похвалить,
Но в сердце самолюбивом
Глубоко таилась
Печаль.
Льется дождь –
И в доме моем
У всех
Такие туманные лица…
Хоть бы дождь скорей перестал!
Я похвалой польщен?
Нет, гнев меня берет.
Как грустно
Знать себя
Уж слишком хорошо!
Прошла веселая пора,
Когда любил я
Вдруг постучать
В чужую дверь,
Чтоб выбежали мне навстречу.
Вчера держался я на людях,
Как избранный
Властитель дум,
Но после на душе –
Такая горечь!
Непригодный к делу
Поэт-фантазер,
Вот что думает он про меня.
И у него-то, как раз у него
Мне пришлось попросить взаймы.
«То хорошо
И это хорошо!» –
Иные люди говорят.
Завидна мне
Такая легкость духа.
Как весело слушать
Могучий гул
Динамо-машины.
О, если б и мне
Так с людьми говорить!
Когда приходится служить
Капризным,
Наглым самодурам,
Как страшен
Кажется весь мир!
Есть радостная,
Легкая усталость,
Когда, дыханья не переводя,
Закончишь
Трудную работу.
Застыли палочки в руке,
И вдруг подумал я с испугом:
«О, неужели наконец
К порядкам, заведенным в мире,
Я тоже исподволь привык!»
Как, впитывая воду
До отказа,
Морская губка тяжелеет,
Так чувство тяжести
В душе моей растет.
Просто так, ни за чем
Побежать бы!
Пока не захватит дыханье,
Бежать
По мягкой траве луговой.
Из дома выйду,
Словно очнусь.
Ведь есть же где-то теплое солнце.
Глубоко,
Полной грудью вздохну.
Сегодня убежала наконец,
Как зверь больной,
Не знавшая покоя,
Тревога…
Из сердца вырвалась – и убежала.
О друг мой,
Нищего не укоряй
За то, что так жалок он.
Голодный,
И я на него похож.
Запах свежих чернил.
Вытащил пробку.
У меня, голодного, вдруг
Засосало под ложечкой…
Грустная жизнь!
«Пусть сгибнут все,
Кто хоть единый раз
Меня заставил
Голову склонить!» –
Молился я…
Было двое друзей у меня,
Во всем на меня похожих.
Умер один.
А другой
Вышел больным из тюрьмы.
Раскрыл всю душу
В разговоре…
Но показалось мне,
Я что-то потерял,
И я от друга поспешил уйти.
Работай,
Работай! Что из того?
Жизнь не становится легче.
В упор гляжу я
На руки свои.
Словно будущее мое
Вдруг раскрылось
Во всей наготе.
Такая печаль –
Не забыть, не отбиться.
Большой хрустальный шар!
Ах, если б он был здесь
Перед глазами,
Чтоб, глядя на него,
Я мог спокойно думать.
Не знаю отчего,
Мне кажется, что в голове моей
Крутой обрыв,
И каждый, каждый день
Беззвучно осыпается земля.
Отряд марширующих солдат.
Я долго
На них глядел.
Как!
Ни тени печали на лицах?
Тантара-тара,
Тантара-тара,
Стучат, стучат в голове,
Падая с крыши,
Капли дождя.
Новой бумагой
Оклеили седзи
В доме…
Словно тяжесть
Спала с души.
Вечером вдруг
Захотелось мне написать
Длинное-длинное письмо,
Чтобы все на родине
Вспомнили обо мне с любовью.
Слова,
Неведомые людям…
Вдруг показалось мне
Я знаю их
Один.
Бледно-зеленое –
Выпьешь
И станешь прозрачным,
Словно вода…
Если б такое найти лекарство!
Я сердце новое себе искал
И вот сегодня
Один бродил
По улицам глухим…
Я и названья их не знаю!
В сердце у каждого человека
Если вправду
Он человек –
Тайный узник
Стонет…
Ребенка побранят,
И он заплачет.
О сердце детских дней,
Далекое!..
Как мне тебя вернуть?
На камни двора
С размаху
Швырнул я часы.
О быстрый гнев
Юных дней моих!
Прямая улица уходит вдаль.
Сегодня я почувствовал
Так ясно:
На эту улицу
Я вышел наконец.
Сегодня с силою
Внезапного недуга
Нахлынула по родине тоска.
Как грустен этот дым
На синих небесах!
Чуть слышно я себя
По имени окликнул,
И слезы брызнули…
Четырнадцать мне было
В ту невозвратную весну.
В синем небе
Тающий дым,
Одиноко вдали исчезающий дым,
Ты кого мне напомнил?
Меня самого?
Я ехал в поезде,
И вдруг –
В кондукторе вагона я узнал
Товарища
Далеких школьных лет.
Мой друг
Потом покинул меня,
Но мы играли с ним
В те года.
Мы книги читали вдвоем.
Вода струей
Из насоса бьет.
Гляжу – и легко на душе.
Я мальчиком стал
На короткий миг.
Из класса нашего в окно
Я выскочил и долго-долго
Лежал один
Там, в вышине,
В тени разрушенного замка.
Густой травой поросли
Развалины замка Кодзуката.
Я лег на траву и на небо глядел,
И небо меня унесло.
О мое сердце в пятнадцать лет!
Мне всегда хотелось свистеть,
Лишь, бывало,
На ясное небо взгляну.
О, как весело
Я свистел!
И ночью во сне
Продолжал я свистеть.
Был свист
Моей песней
В пятнадцать лет.
Первая забастовка –
Еще на школьной скамье…
Но даже при этом воспоминанье
Кровь моя теперь не кипит.
Какая печаль!
В гуще осенних трав
За школьною библиотекой
Было много желтых цветов.
Но как их зовут?
И теперь не знаю.
Едва осыплются вишни,
Первым в школе
Я надевал
Белую летнюю форму.
Неужели это был я?
Еще хоть единый раз
К перилам балкона
Прижаться,
Там, в старой школе моей,
В городе Морибка.
Один учитель
Нас крепко бранил.
Жидкой тряся бороденкой,
А мы прозвали его козлом.
А мы передразнивали его.
Здорово вместе со мною
Камнями швырял в воробьев
Мой однокашник,
Сынок
Армейского капитана.
В тени каштана
На краю дороги
С товарищем моим я жарко спорил.
Он уверял меня:
«Бог в самом деле есть».
Помню,
Учитель рассказывал нам,
Как жизнь свою безвозвратно
Загубил один человек…
Он был слишком талантлив!
Западным ветром унесены,
Падали листья вишен
На улице Утимару…
Любил я
Их шорох сухой под ногами.
Словно камень
Скатился
С высокой горы,
Так упал я
В сегодняшний день.
В глазах мальчишки
Зависть жила.
Вон птица летит.
Летит –
И поет.
В нашем классе
Первый лентяй, –
Как упорно
Теперь
Работает он!
Деревенский простак –
Вот как выглядел друг мой
В столице.
Трех дней не прошло,
Он вернулся домой.
По сосновой аллее
Барадзима
Молодая девушка шла со мной.
Она так верила
В свой талант!
Когда болели глаза,
Черные надевал я очки.
Вот тогда-то я научился
Плакать так,
Чтоб не видел никто.
Сердце мое, ты опять
Втайне плакать готово!
Все друзья мои
Разбрелись,
Каждый своей дорогой.
Точно нить порвалась
У воздушного змея.
Так легко, неприметно
Улетело прочь
Сердце дней моих юных.
Как сердцу мил
Родной деревни говор!
На станцию хожу лишь для того,
Чтобы в толпе
Его услышать.
Сердце мое
Словно раненый зверь.
Но только с родины вести придут,
Станет ручным,
Утихнет.
Когда-то
Мяч я забросил
На дощатую крышу
Начальной школы моей.
Что с ним сталось теперь?
Как с маленькой сестренкой
Расстаться было жаль!
Она просила, плача:
«Я с красными шнурами
Сандалии хочу!»
Запела флейта
Продавца амэ…
Я вновь тебя нашел,
Потерянное сердце
Детских лет.
Груды камней
У деревенской дороги.
Верно, и в этом году
В высокой траве
Утонули.
Эти дни
Моя мать
Вспоминает деревню
Все чаще…
На пороге осень.
Сам собой, неприметно
Возвращался к деревне
Разговор…
Запах жареных моти
Осенней ночью.
Что б ни случилось со мной,
Я не забуду тебя,
Деревня моя Сибутами!
Со мною горы твои!
Со мною реки твои!
Поля продают,
Дома продают,
Пьют вино беспробудно…
Так гибнут люди в деревне моей.
Что ж сердце тянется к ним?
Как горько слышать мне,
Что эти дети,
Еще вчера мои ученики,
Уж скоро тоже
Родину покинут!
Когда на чужбине
Я встречу детей
С моей родной стороны,
То нет на свете печали такой,
Чтоб радость мою победить!
Вы перед глазами у меня,
Берега далекой Китаками,
Где так мягко ивы зеленеют,
Словно говорят мне:
«Плачь!»
Жена
Деревенского врача.
Все в ней прекрасно,
Даже скромный узел волос,
Туго заколотых гребнем.
Как Сайта жаль, беднягу!
Брат с придурью,
Отец – калека,
А он за книгами
Все ночи напролет.
Гнедого жеребца
Я лихо погонял.
Мне помогал один приятель.
Он рос без матери
И воровать привык.
Даже имя его
Позабыто,
А он вернулся
В деревню свою,
И бьет его кашель надсадный.
Год от году
Чахотка
Все больше косит людей.
Приехал в деревню
Врач молодой.
Светляки!
Я хотел их ловить
Над рекой,
А она меня
В горы звала.
Как светлы и верны
Мысли мои в то утро,
Когда с моей родины
Вести
Приходят.
Вдруг припомнилось мне,
Как падали, падали капли дождя
На светло-лиловые цветы
Картофеля.
Дождь в столице.
Был у нее тогда
Сильный,
Как у мужчины, дух.
Где-то она?
О чем ее думы теперь?
Ветку азалии белой
Ты сломала
В моем саду.
Чуть-чуть светил
Тонкий серп луны.
Когда в вагонном окне,
На севере – там, на краю небес.
Родные горы мои
Вдруг появились передо мной,
Я поправил почтительно воротник.
Снова иду по земле
Родной деревни моей.
Сами собою
Стали ноги мои легки.
Стало тяжелым сердце.
Вот незнакомая мне
Учительница стоит
У раскрытого настежь окна,
Там,
В старом классе моем.
В этом доме,
В этом окне
Я и Хидэко вдвоем
Слушали, как весенней ночью
Не смолкает лягушек хор.
По дороге
От станции к деревне
Поднял камешек я с земли
Под каштаном,
На речном берегу.
Я гляжу
На родные горы мои
И не в силах слова сказать,
Так прекрасны
Родные горы мои!
«Волны моют песок».На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
Летит над грядою дюн,
Цветешь ли ты, как бывало,
Шиповник, и в этом году?Я посчитал
Свои немногие годы.
На пальцы взглянул –
И ехать вдаль
Расхотелось мне.Бывало, закрыв глаза.
Свои стихи о раненом сердце
Мне декламировал он.
В письме от него
Даже шутка звучала печалью.Сюда,
За мною следом,
Приехали жена и мать.
Живут в чужом краю,
Где ни души знакомой.Укачало на пароходе.
До сих пор вижу перед собой,
Лишь вспомню море Цугэру,
Глаза моей младшей сестры.
Такая была в них мягкая нежность.Молодая учительница…
Как уныло
Поблескивала у нее
Золотая оправа
Очков.Друг мой
Кормил меня.
А я
Не смолчал перед ним, не стерпел.
Несчастный мой нрав!Новая
Иностранная книга.
Как жадно вдыхал я
Запах бумаги.
Хотя бы немного денег!Хакодатэ…
Дом мой
На Ивовой улице,
Друга стихи о любви.
Цветы васильков.Белые волны
Бежали друг за другом,
Бушуя,
На берег Омори близ Хакодатэ.
Вторили морю думы мои.Хакодатэ…
Каменная плита
На склоне горы «Лежачий бык».
Стихи на могильном камне –
Китайские – я почти позабыл.В горах он скрылся,
Словно сказал:
«Я ничтожнейший из ничтожных».
Этот друг мой,
Душою равный богам.В тумане ночном,
Блестя огоньком папиросы,
Там, где волны
Бились о берег,
Долго стояла женщина.Невесело
На улицах Отару.
Нет, никогда не пели эти люди!
Как грубы
Голоса у них.Смолоду
На плечах семья.
А он, захмелев, поет,
Словно нет у него
Детей.Я подавил зевок.
Мы простились
Через окно вагона.
Слишком часто
Теперь я прощаюсь.На мокром окне
Блеснула
Россыпь цветных огоньков,
И городок в горах
Пронесся мимо.Нет, я не гордился ими,
Даже втайне перед собой,
Когда поделки
Кропал,
Чтобы как-нибудь перебиться.«Словно в сгусток
Мятежного духа
Превратилось все без остатка
Исхудавшее тело твое!» –
Так мне однажды сказали.«Ударю!» – говорили мне.
Я отвечал:
«Ударь!»
О если б снова стать таким,
Как в прежние года.Увы! Тот юноша
С прекрасными бровями
Чуть усмехнулся краем губ,
Когда его назвал я
Младшим братом.Ладонью
Отирает снег
С лица, запорошенного метелью,
Приятель мой,
Сторонник коммунизма.«Как мне бездействие противно
Застывшего в своих порядках мира»
Так говорил я, но теперь
Об этом времени
Припомнил я с печалью.И вдруг – на бледной
До синевы щеке
Слеза блеснула.
О смерти говорил
Торговец молодой.Я друга,
Как врага, возненавидел,
Но до л го-до л го
Руку жал ему,
Когда настал разлуки час.Летел навстречу мокрый снег,
И по равнине Исикари
Наш поезд мчался сквозь метель.
Я в этом северном просторе
Роман Тургенева читал.«Покурить бы, да табачок забыл»,
Не выходит из головы.
Едешь, едешь,
Кругом только горы.
Лишь заснеженные поля.Застылый пар
На вагонном окне
Стал облаком
Лепестков
Цвета солнечного восхода.Бушует вихрь,
А за ним
Проносится в пляске
Сухой снежок,
Окутывая леса.Погребена под белыми снегами
Река Сорати,
Даже птиц не видно.
Лишь на глухом лесистом берегу
Какой-то человек стоит один.Здесь с одиночеством
Враждуй и дружа,
Среди снегов,
В краю забытом люди
Живут весь долгий-долгий век.Название станции объявлял
Молодой дежурный так,
Словно пел.
Ласковые глаза его
Я и сейчас забыть не могу!Я на последней станции сошел.
Светло от снега…
В городок глухой
Иду я
Тихими шагами.Белым-белым блеском
Сверкают льды.
Чайки кричат.
Над морем Кусиро
Зимняя ледяная луна.Ворошит тополя,
Шуршит
В аллеях акаций
Осенний ветер…
Запись в моем дневнике.С хрустом и шорохом
Плыли льдины в волнах.
Лунной ночью
Я шел по морскому берегу
К ней и вновь от нее.Прижавшись к моему плечу,
Среди снегов
Она стояла ночью…
Какою теплою
Была ее рука.Скрипели
Под ногою доски пола.
Так было холодно
В прихожей.
И вдруг – прощальный поцелуй.Как видение божества,
Вдали появилась
Гора Акан.
На вершине
Снежный рассвет.Северные скитанья мои…
Словно дрожащим голосом
Долго-долго
Я пел:
II
Как путник,
Озябший на ветру,
У встречного спрашивает дорогу,
Так, только так
С тобой говорил я.
Бывают такие мысли:
Как будто на чистый
Прохладный мрамор
Льется
Весенний свет.
Словно их глубина
Пьет только светлое в мире.
До сих пор
Вижу перед собой
Черные зрачки ее глаз.
О самом, единственно-важном,
Тогда
Не сказал я тебе слова,
Но они в душе моей
Живы.
Как трещина
На белом абажуре,
Неизгладима
Память
О разлуке.
С безучастным видом
Я говорил.
С безучастным видом
Слушала ты.
Вот, пожалуй, и все.
Да, говорят недаром,
Что так прекрасна прядка волос,
Случайно упавшая на лицо.
Я засмотрелся,
Пока ты писала.
Как на чужбине
Сын гор
Вспоминает дальние горы свои,
В час печали
Я думаю о тебе.
Лишь покажется мне
Забыл,
Как любая мелочь
Напомнит.
Нет, не могу забыть!
Я слышал,
Что ты больна.
Я слышал, что встала с постели.
За четыреста ри от тебя
Словно во сне ходил я.
Если на улице вдруг
Облик мелькнет похожий,
Так и запляшет
Сердце в груди.
Пожалей меня!
В моей суматошной жизни
Бывает,
Я вдруг забудусь и думаю.
Знаешь ли ты,
О ком?
Года за годами бегут.
Год от года
Вдали от тебя,
Все сильней
Я люблю тебя!
Домик твой в саду
Недалеко
От столицы Исикари…
Облетел ли
Яблоневый цвет?
Три длинных письма от тебя
Не более –
За три года…
А сам я тебе писал,
Быть может, раза четыре.
Снимая перчатку
Снимал я перчатку.
И вдруг –
Рука замерла.
Скользнуло по сердцу
Воспоминанье.
В холодном-холодном
Воздухе ночи
Легкий запах лекарства.
Врач когда-то жил
В этом доме.
Быть может, оттого я так печален,
Что ярких красок
Нет вокруг меня?
Послал купить я
Красные цветы.
Наконец-то
Я новую книгу купил.
Читал, читал
Далеко за полночь…
Эту радость трудно забыть!
Оконное стекло
Задымлено
Дождем и пылью…
Я тоже стал таким.
Какая грусть!
Шесть лет
Свою старую шапку
Каждый день надевал я,
Каждый день…
Но и ее потерял я.
Тянутся, тянутся без конца
Бурого цвета кирпичные стены,
Но дымно-лиловыми
Стали они
В этот долгий весенний день!
На грязные стены из кирпича
Падает мягко
И тает.
Падает, весь растает и вновь
Летит весенний снежок.